|
ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ БАКИНСКИХ КОМИССАРОВ От автора В 1929 году мною был написан первый вариант сценария «Двадцать шесть Бакинских комиссаров». Поводом для его возникновения послужило следующее. Я участвовал в розыске по всему Закаспию эсера Фунтикова и его помощников, сыгравших самую подлую роль в гибели двадцати шести бакинских комиссаров. Я видел в Красноводске тюрьму, где были заключены бакинские комиссары во главе со Степаном Шаумяном. Я был на месте гибели героев Бакинской коммуны, они были безжалостно расстреляны на перегоне между станциями Ахча-Куйма и Перевал Закаспийской железной дороги. Мы перерыли там все, но эсера Фунтикова тогда не нашли. Было установлено, что он сразу же после убийства бакинских комиссаров исчез. Все связанное с героической гибелью двадцати шести бакинских комиссаров глубоко взволновало меня тогда, а затем и побудило написать сценарий, посвященный легендарным комиссарам Бакинской коммуны. (Кстати, кое-что из пережитого там и навеяло мне тему моего первого сценарий – «В город входить нельзя».) Этим сценарием заинтересовался Анатолий Васильевич Луначарский. Он вызвал меня к себе, расспросил о многом и оказал мне огромную честь, предложив прочитать ему сценарий. Читка состоялась на квартире у Анатолия Васильевича. Было приглашено немало народу. Сценарий произвел большое впечатление на Анатолия Васильевича. С этого и началось большое и сердечное внимание ко мне чудесного человека, каким был Анатолий Васильевич Луначарский. Сценарий был принят для совместной постановки «Межрабпомфильмом» и Госкинпромом Грузии. После этого режиссер Николай Шенгелая приступил к постановке. Правда, режиссер почему-то ничего не писал. Это вызывало некоторую тревогу. Но вот я узнаю, что Шенгелая привез в Москву уже готовую картину, где автором сценария уже был не я, а он – Николай Шенгелая. До сих пор не пойму, как он дошел до того, чтобы назвать себя одного и режиссером и автором сценария фильма «Двадцать шесть бакинских комиссаров», в то время как всем было известно, что сценарий писал я. Разразился скандал. В газете «Вечерняя Москва» 2 февраля 1933 года появилось письмо группы писателей и кинодраматургов, за тридцатью семью подписями: «ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ Второго декабря 1929 года произошло редкое в кинематографии событие – два режиссера восторженно высказывались о сценарии. Вот их дословные отзывы, написанные на заглавном листе сценария: «Дорогой Саша! Если я сумею, если я достоин понимать твою большую любовь, которой ты творил памятник – «26» замечательных, глубоко волнующих эпоху людей, что по-настоящему глубоко бурлит в жилах твоего сценария, если я сумею жить этой любовью, - а я сумею, Саша, ты меня в этом укрепил, - то мы будем самыми счастливыми и достойными Октября людьми. Этого желаю тебе и себе. Спасибо, Саша. Н. Шенгелая». «Дорогой Шура! Там, на первой странице, Коля Шенгелая написал о большой любви. Я прочитал сценарий и понял его подпись. Тому огромному уважению, той настоящей любви, с которой ты приближаешься к памяти о тех, которые начинали строить новый мир, надо учиться у тебя нам, берущим превращать слова в зрительные формы. С совершенным уважением и товарищеским приветом. Вс. Пудовкин». Такие отзывы надо ценить. Спасибо, товарищи режиссеры! Особенно важен этот отзыв потому, что роль кинодраматурга обычно недооценивается. Однако в картине «26 комиссаров», выпущенной в 1932 году, нет ни намека на фамилию Александра Ржешевского, того самого Саши и Шуры, которого так превозносили в приводимых выше отзывах его знаменитые друзья режиссеры. Заинтересовавшись этим фактом, мы прочли сценарий Ржешевского. Мы знали, что Ржешевский прежде писал чисто эмоциональные сценарии, в которых давал режиссуре главным образом общую установку картины и ритм ее, иногда не решая точного кадра. Но оказалось, что манера Ржешевского изменилась. Он написал сценарий – «26 бакинских комиссаров» точно. Описание заседания Бакинского Совета, приезда англичан написано поразительно по своей сценарной точности. Может быть, режиссер необыкновенно обогатил сценарий! Просмотревши все стенограммы обсуждения фильма «26 комиссаров», мы убедились, что все места, вызывающие эмоцию зрителя, все места, в которых идеологическая сторона картины доходила до зрителя, сняты точно по сценарию Ржешевского (в сценарии отсутствует лишь кусок с «Нефтью».) Тем не менее имя сценариста Ржешевского на этих обсуждениях также не упоминалось, в том числе и председателем РоссАРРКа В.Пудовкиным. Единичен ли этот факт? Не имеем ли мы здесь дела со случайностью? За последнее время подобные явления приняли систематический характер. На кинопроизводстве существует система обезличивания сценариев, принудительного соавторства, сценарного кумовства (в работу пускаются часто недоброкачественные сценарии директоров, администраторов, режиссеров), а нередко и случаи прямого обкрадывания. Совершенно очевидно, что подобная система ничего общего не имеет с советской кинематографией и является попыткой протащить в советское кинопроизводство закулисные приемы буржуазных кинодельцов. Картина «26 комиссаров» благодаря Александру Ржешевскому и режиссеру Шенгелая достойна большого экрана. Но поступок режиссера Шенгелая, присвоившего авторство Ржешевского, является позорным. Мы категорически требуем ликвидации той системы творческой обезлички на кинопроизводстве, при которой возможны такие факты. Мы требуем борьбы с принудительным соавторством и сценарным кумовством. Требуем в интересах советской кинематографии и повышения качества продукции. Подписи: Альтшулер, Бабунов, Виноградская, Виткин, Вольдо, Л. Глазычев, Гребнер, Евлахов, Ермолинский, Залкинд, Б. Зорич, Казарнев, Красноставский, Лазебников, М. Левидов, Б. Леонидов, О. Леонидов, Павел Лин, Перец Маркиш, Милькин, Новогрудский, Э. Островский, Павловский, Павлюченко, Плонский, Рудман, Скытев, М. Смирнова, Спешнев, Трабский, В. Туркин, Филимонов, Шкапа, Виктор Шкловский, Эль-Регистан, Ядин, Р. Янушкевич. ОТ РЕДАКЦИИ . 29 января был помещен фельетон Евг. Бермонта «Имею претензию», в котором описывался эпизод о присвоении сценария Эль-Регистана режиссером Востокфильма Дубровским. Печатаемое сегодня письмо группы сценаристов подтверждает высказанную «Вечерней Москвой» точку зрения, что принудительное соавторство, присвоение прав драматурга и прямое присвоение авторства сценаристов стали в кино бытовым явлением. Необходимо повести упорную борьбу с этой печальной «традицией», которая влечет за собой уход из кино очень многих драматургов». * * * Фрагменты сценария «Двадцать шесть Бакинских комиссаров» Палило жестокое бакинское солнце… На общем плане – широкое, пустынное, песчаное поле… Спокойно… редко кое-где в небе клубками взрывается шрапнель, тают дымки в темной синеве жаркого неба… В окопных рвах видны сидящие вооруженные рабочие, а там, где кончается цепь рабочих, зарывшись в наскоро сделанные окопы, сидят матросы Балтфлота и группы русских красноармейцев… Знакомый Петька. Сидят бойцы в песчаных окопах, в наскоро вырытых канавах, держа между колен ружья, черные, загорелые лица мутно отсвечивают потом… В синеющей высоте неба изредка вспыхивают и неясно тают дымки шрапнели… К холму, где под прикрытием тени лошадей и обозных тачанок лежали, видно, командиры, подскакал знакомый нам всадник и передал им мокрую записку… Осторожно развернул записку командир. «ТУРКИ ШТУРМУЮТ. В ИНТЕРЕСАХ СПАСЕНИЯ БЕЗЗАЩИТНОГО НАСЕЛЕНИЯ ПРИКАЗЫВАЮ ОТБИТЬ АТАКИ И ДЕРЖАТЬСЯ, ПОКА НЕ СМЕНЯТ ЧАСТИ ЦЕНТРОКАСПИЯ. ОТХОД В АСТРАХАНЬ НА ПАРОХОДЕ «ТУРКМЕН» В 6 ЧАСОВ. СБОРНЫЙ ПУНКТ ПРИСТАНЬ № 22. ПЕТРОВ». Зловеще спокоен фронт, и только в волнах знойных курганов песка юркий аппарат ловит муравьиные цепочки карабкающихся людей… Медленно ползут вверх по горячему песку на холмы турецкие отряды во главе с немецкими офицерами… А в городе по обеим сторонам главной улицы стоит восторженно ревущая и кого-то приветствующая толпа обывателей… Один за другим, наезжая на аппарат, останавливались «Фордики»… Выходили из них и шли на аппарат англичане… Перед аппаратом большая трибуна; на ней (в статике, метров на десять), торжественные, застыли представители прибывших англичан… КОМАНДУЮЩИЙ АНГЛИЙСКИМИ ВОЙСКАМИ В ПЕРСИИ ГЕНЕРАЛ ДЕНСТЕРВИЛЬ… Окруженный своим штабом, на трибуне, торжественный, впереди депутатов Совета, смотрел в аппарат с сознанием собственного достоинства, спокойный Денстервиль… Тихо, на цыпочках, не производя шума, прошел на трибуну, весь вспотевший от жары, знакомый нам толстый дашнак – зам. Председателя Совета… Денстервиль торжественно с трибуны сказал: - ВАШИ СОЮЗНИКИ ВАС НЕ ЗАБЫЛИ… Сказал спокойный Денстервиль с трибуны и замолчал… Как один обнажила головы перед трибуной толпа застывшая… Стояли на трибуне и слушали Денстервиля члены Совета и штаб командования… А сбоку трибуны, внизу потихоньку, на цыпочках ходил туда и обратно старый дашнак и внимательно вслушивался на ходу в слова Денстервиля. - МЫ ПРИШЛИ, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ВАМ СПАСТИСЬ ОТ РУКИ ГЕРМАНО-ТУРЕЦКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА, КОТОРЫЙ ПЫТАЕТСЯ ПОРАБОТИТЬ ВАС… А сбоку трибуны продолжает ходить потихоньку, на цыпочках туда и сюда старый дашнак с обнаженной головой. Остановился и вслушивается. А Денстервиль говорит: - СВОБОДЕ, ЗАВОЕВАННОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ, ОТ ЖЕЛЕЗНОГО КУЛАКА ГЕРМАНО-ТУРЕЦКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА УГРОЖАЕТ ГИБЕЛЬ… НО МЫ НЕ ДОПУСТИМ ЭТОГО… Смотрел на Денстервиля умиленный радостью старик дашнак. Улыбнулся и, продолжая смотреть на Денстервиля, сияющий, достал платок, вытер пот с лысой головы… Денстервиль продолжал говорить… Надел котелок, положил в карман платок, слегка отряхнул пыль с костюма и спокойно пошел старый дашнак… И кто-то остановил его и спросил о причинах ухода… И довольный, улыбающийся, добродушный старый дашнак человеку в упор сказал: - НАКОНЕЦ Я УСПОКОИЛСЯ ЗА РЕВОЛЮЦИЮ… И улыбнулся ему в ответ такой же дурак, как и он, но гораздо худее, чем дашнак. Явный «интеллигент». И поклонился и спокойно ушел дашнак… А Денстервиль на трибуне продолжал говорить: - МЫ ДАЕМ ИСКРЕННЕЕ И ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОБЕЩАНИЕ, ЧТО МЫ ПРИШЛИ СЮДА ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ВАМ… Гремели оркестры… Ревела восторженная толпа… Отдавали честь Денстервилю со штабом… Что-то кричали, восторженные, с трибуны члены правительства Центрокаспия… И знакомый старый эсер из Совета (видно, как торопливо подходил к одному, другому) подошел к тому, кто перед аппаратом, и, взволнованный, говорил: - ЭТО Я ВНЕС ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПРИГЛАСИТЬ АНГЛИЧАН В ГОРОД… И аппарат уже в другом месте, и старый эсер подходил к другому человеку и перед аппаратом взволнованно говорил: - ЭТО Я… И аппарат уже на лестнице на трибуне. И старый эсер уже тут поймал за пуговицу рабочего, хмурого, очевидно, представляющего какой-то рабочий район при встрече, ему взволнованно говорил (монтировать рабочего, хмурого и с недоверием слушающего все время речь Денстервиля): - Я… Говорил гордый, взволнованный эсер человеку. И хмурый рабочий что есть силы, сжал ему руку и мрачно ответил: - С ТЕБЯ И СПРАШИВАТЬ БУДЕМ… Так и застыл эсер смешным памятником на лестнице трибуны… Улица полна восторженной, праздничной толпой. Вдруг шарахнулся в сторону народ на улице… Прошла секунда, и бешено рванул над этим местом турецкий снаряд… Ворвавшись на трибуну, какой-то человек запыленный в упор людям на трибуне кричал: - ТУРКИ ВОРВАЛИСЬ В ГОРОД… Быстро разбегается народ во все стороны, рассыпается по переулкам… Вламываясь в сразу закрывающиеся ворота домов… На фронте из-за песчаных холмов назойливо и густо надвигаются турецкие цепи… Громыхают орудия красных, и через окопы видно, как наступают турецкие цепи… В окопах красных что-то кричит знакомый нам командир. В клубах пыли и дыма шныряют, занимая места, красноармейцы… Наводят орудия, отстегивают и откатывают передки… Что-то кричит командир на насыпи… У зарядного ящика еле стоит, растопырив ноги, раненый боец, почему-то удивленно разводя руками, трогательно улыбаясь, и, по-видимому, разговаривает сам с собой… Зверски работают у орудий артиллеристы… От взрыва снаряда ураганом пыли засыпало бойцов в окопах… В дыму неотвратимо близко наступают турки… В дыму… в урагане взрывов падают люди… В жарком бою, заносимые горячим песком, дерутся красноармейцы и матросы… В дыму знакомый нам командир, что получил письмо, кому-то в сторону кричит, зовет, взмахивая наганом. Среди пулеметов, через головы раненых товарищей, в песках, в дыму медленно выполз вперед знакомый нам Петька, перевязанный, и, бросив со всей силой гранату, в дыму, в урагане песков удивительно улыбался… Дыбятся взрывы снарядов, подымая фонтаны песка… Бешено работают у орудия артиллеристы… И повернул голову командир и что-то сказал, приказывая… Красноармейцу, который у зарядного ящика чуть не упал, но удержался, тяжело раненый в голову, и как бы в ответ командиру, но в другую сторону безнадежно улыбнулся и в дыму прокричал: - ТОВАРИЩ КОМАНДИР, А Я ХОТЕЛ ДОМОЙ ЕХАТЬ… Подбежали к окопам вновь пришедшие группы вооруженных рабочих… У зарядного ящика стоял тот же замечательный раненый парень. Вытаскивал из гнезда снаряды. Шел, шатаясь, на аппарат и сам с собой разговаривал: - БЕЛЫЕ НАШУ ДЕРЕВУШКУ ЖГЛИ… В ИЗБЕ МОЕЙ ОДИН БАТЯ ОТСТРЕЛИВАЛСЯ… И к орудию на батарее шел, шатаясь, со снарядом в руке замечательный раненый парень… Вогнал в дуло снаряд и восторженно в сторону проорал: - ИМЕНЕМ ЭТОГО СТАРИКА, МОЕГО ОТЦА… Стоял раненый замечательный парень, растопырив ноги, и ребятам во весь голос кричал: - ОГОНЬ… И страшно (на аппарат) грохнули орудия. * * * В МАЛЕНЬКОЙ ГРЯЗОЙ КАМЕРЕ КРАСНОВОДСКОГО АРЕСТНОГО ДОМА В ЗАКАСПИИ. ПРОШЛО ТРИ ДНЯ, КАК ОНИ ПОПАЛИ В ЭТОТ ЗАСТЕНОК. Ночью в темном море мелькнул светлячком и пошел на аппарат тусклый свет берегового маяка. Прижатый к горам, плоскокрыший, открылся город на берегу. Пусть этот, упрятанный в тюрьму скал, город – эшафот двадцати шести – и будет Красноводском… В КАМЕРЕ БЫЛИ СТЕПАН ШАУМЯН, АЛЕША ДЖАПАРИДЗЕ, ВАНЕЧКА ФИОЛЕТОВ, АЗИЗБЕКОВ… НОЧЬ НА 20 СЕНТЯБРЯ… ЛЕЖАЛИ КТО НА НАРАХ, КТО НА ПОЛУ. ОДНИ СПЯТ, ДРУГИЕ ДРЕМЛЮТ… ДВА ЧАСА НОЧИ… Вдруг открывается дверь… (Прямо в аппарат.) Спина, много спин… (В сторону от аппарата.) В какую-то маленькую железную дверь со страшной силой, очень долго (метров на пять, на десять), озверело втискиваются какие-то вооруженные люди. И как будто бы ничего не случилось. Тихо… Остался только (лицом к аппарату) один какой-то вооруженный, пожилой, с тупой неподвижностью на лице человек. Человек со спокойным, животным безразличием зевал, а рядом с ним маленькая тюремная железная дверь ходила ходуном, то отходила, то с треском захлопывалась, как будто за ней шла глухая, но яростная борьба. А человек у двери тупо зевал… Аппарат застыл. Слева от аппарата человек у двери. Медленно надвинулась на аппарат открываемая изнутри дверь. Выросла во весь экран и застыла перед аппаратом. И не видать за дверью тех, кого выводили из камеры… Все заслонила дверь… И с грохотом навалилось несколько человек на дверь. Закрывая дверь и дверью осаживая тех, кто оставался в камере… Ушли. И как будто ничего не случилось. Только спокойный вооруженный пожилой человек один у двери остался и тени кого-то, который вне кадра закрывал задвижку двери, на вопрос кивнул головой и, зевая, ответил: - ПО-МОЕМУ, ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ… Большая, высокая тюремная дверь. И стояли какие-то маленькие вооруженные люди у двери. Стояли люди и ждали вне кадра тех, кого выводили из тюрьмы… Открылась дверь. Все заслонило дверью… И уже закрыта тюремная дверь. И перед аппаратом знакомый нам эсер из Совета, вооруженный, уверенный в себе, указывая пальцем на кого-то, пересчитывал внимательно, долго и, повернувшись в сторону, мрачно проговорил: - ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ И ОДИН… И пошел силуэт какого-то человека, заслоняя аппарат и оставляя за собой в открытом кадре знакомого эсера, который пересматривал какой-то список, сложил медленно, положил в карман… Аппарат застыл теперь уже у больших железных ворот на улицу. К часовому в туркменской папахе подошел только что считавший человек, отдал пропуск и сказал второпях: - ПЕРЕВОДЯТ В АШХАБАДСКУЮ ТЮРЬМУ ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ БАКИНСКИХ КОМИССАРОВ… И также раздвинулись тяжелые створки высоких железных ворот. Надвинулось что-то на аппарат, заслоняя собой тех, кого выводили из тюрьмы… Где-то на тюремном дворе в окно в темноте часовой прокричал тоскливо: - ЗАМОЛЧАТЬ… И выстрелил в окно… И другой часовой на тюремном дворе в темноте заорал… Тихо на маленькой станции… Старый начальник станции, дрожа не то от холода, не то от страха, заканчивая вытирать уже сухое лицо, в тишине прошептал: - В ПУСТЫНЕ ИЗ ПУЛЕМЕТОВ СТРЕЛЯЮТ… Оцепенели люди, стояли, застывшие, в разных местах платформы маленькой станции… На платформу вышел еще какой-то человек, нес телеграфную ленту… И в ответ как бы испуганным, повернувшимся к нему людям на платформе человек глухо проговорил: - ПОЕЗД ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ ИЗ КРАСНОВОДСКА ДО СЛЕДУЮЩЕЙ СТАНЦИИ ПОЧЕМУ-ТО НЕ ДОШЕЛ И СТОИТ ГДЕ-ТО В ПУСТЫНЕ… За каким-то песчаным наносом в пустыне мрачно ползет (на аппарат) в сторону черный дым… Вооруженный человек стоит, спокойный, облокотившийся на винтовку, на шпалах линии железной дороги, а за ним – столб 207-й версты… И за песчаным наносом в пустыне ясно видно, как стоит и дымит поезд… Телеграфный столб № 118, и к телеграфному столбу тяжело подошло несколько вооруженных человек… Черные голые люди, за которыми стояли вооруженные, из-за паровоза смотрели… На толпу вооруженных людей, которые, повернувшись к вагонам поезда, чего-то выжидали… Из вагона падали на землю одна за другой сбрасываемые лопаты… Вагон, окруженный вооруженными людьми, среди которых – английский офицер Тинг-Джонсон, седеющий, крепкий, знакомый нам вооруженный эсер из Совета, членораздельно выговаривая каждое слово, обращаясь в сторону вагона, с ненавистью шептал: - ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТОВ… Какой-то другой, вооруженный маузером человек, спокойно осаживая вооруженных людей, очевидно, чтобы очистить для коммунаров дорогу (обращаясь к аппарату), взмахивая маузером, сказал: - ВЫХОДИ… С паровоза всматривалась паровозная бригада в застывшую толпу вооруженных… И через спины тех, кто на паровозе, видно (далеко от аппарата), как расступились люди и между ними, прикрытые толпою вооруженных людей, проходили коммунары… И люди перед аппаратом спокойно встречали и провожали взглядом проходивших мимо коммунаров… Провожали настороженным взглядом вооруженные люди… Вооруженный хмурый старик… Какой-то другой, с бесформенной рожей, другой человек… Туземец, не знающий языка, с бессмысленным взглядом… Провожали взглядом двигающиеся перед аппаратом, следящие за коммунарами вооруженные люди, а коммунары на месте аппарата и нам не видны… Провожал взглядом английский полковник Тинг-Джансон. Вдруг застопорил взгляд, видно, вне кадра остановился кто-то из коммунаров. Долго смотрел Тинг-Джонсон, сжимая челюсти, и, видно, не выдержал взгляда; обращаясь к вооруженному человеку в штатском рядом и кивая головой в сторону коммунара, англичанин тихо спросил: - ЧЕГО ОН НА МЕНЯ СМОТРИТ?.. Вооруженный человек, который стоял рядом с английским полковником, и другой за ним подошли и отбросили грубо какого-то человека из кадра… Группа людей торопливо устанавливала в песках пулеметы… Сбрасывали на землю люди лопаты… И где-то на песчаном холме, за уже установленным пулеметом лежал человек… Где-то другой вооруженный человек, окруженный толпой, рукою спокойно указывал… Между двумя холмами устанавливал человек третий пулемет… Люди в туркменских халатах привычно, с тупым безразличием заряжали винтовки… Где-то вкладывали в пулемет ленту… Показывая куда-то рукой, потом сложив руки рупором, в мертвой тишине кричал тот, кто пересчитывал арестованных в тюрьме: - ОТВЕДИТЕ ПОДАЛЬШЕ ОТ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ – К РЕБРУ ПЕРЕВАЛА… С крыш вагонов, из будки паровоза наблюдали за тем, как проходили в песках комиссары и за ними – вооруженные люди… Шла медленно, тяжело в песках вооруженная толпа… В другом месте с английским офицером впереди шла и остановилась… Провожали настороженным взглядом с оружием в руках люди… Знакомый нам хмурый эсер… Какой-то другой, с бесформенной рожей… Туземец, не знающий языка, с бессмысленным взглядом… С мертвой улыбкой на лице английский полковник Тинг-Джонсон… Какой-то человек с тупой заостренной физиономией, испуганный, худой, в чиновничьем кителе, стоящий в группе вожаков расстрела, повернулся и кого-то спросил: - КОТОРЫЙ ИЗ НИХ ШАУМЯН? Человек поводил глазами по песку и ответил: - СЛЕВА ВТОРОЙ, В РАЗОРВАННОМ ПИДЖАКЕ, С ЧЕРНОЙ БОРОДКОЙ… Кивнул человек и, повернув голову, уставился в пески. Смотрели в пески несколько человек… Какой-то вооруженный маузером человек, тяжело подымаясь по песку, стал на гребне и в сторону приказал: - СОБЕРИТЕ ИХ В КУЧУ!.. И момент… Повернулся пулемет. Уставился в одну точку. Тяжело дыша, мрачные, стояли люди… Растерянный, сжимая винтовку, стоял туркмен… Медленно закапывал ноги в песок, устанавливаясь, какой-то человек… Смотрел, и холодный пот появился на лбу у английского офицера Тинг-Джонсона… Широкая, перерезаемая длинными тенями солнечного утра, в тумане тонула песчаная пустыня… Озверелый, страшный, вытягивая руку с маузером, что-то истерически прокричал какой-то человек… И как бы бурей взметнуло пески… Ревели осатаневшие пулеметы… Страшные в исступлении, стреляли люди… … вгоняли обоймы в винтовки… Трещали ружья… И какой-то туркмен, не замечая, что затвор полон патронами, силился вбить другую обойму… Как вихрем разметало песок… И в толпе озверелых людей какой-то человек неистово кричал: - НЕ ДАВАЙТЕ ЗАХОДИТЬ В СТОРОНЫ!.. И набегая на аппарат,… слева… справа…, останавливаясь на ходу, чуть прицеливаясь, стреляли люди. Уши зажал человек у ревущего пулемета в песках. У какого-то пулемета, стараясь перекричать его рев, человек, указывая в сторону, спрашивал: - ВОТ ЭТО ДЖАПАРИДЗЕ?.. И тот, которого спрашивали, долго целился, очевидно, в Джапаридзе, спокойно выстрелил и потом, обращаясь к тому, кто спросил, с ехидной улыбкой кивнул головой… Как вихрем разносимый, разметался песок от пулеметного огня… И уже другой человек, нагибаясь, у другого спрашивал: - КОТОРЫЙ ИЗ НИХ ШАУМЯН?.. Застывший, стоял Тинг-Джонсон. Вытирая лоб платком, как бы спиной к расстрелу, стоял знакомый нам эсер. Разметая песок, трещали пулеметы… В ответ на вопрос человек ответил: - УЖЕ НЕ ВИЖУ… Где-то разбирали, брали лопаты люди… С лопатами, мрачные, шли на аппарат… Застывшие, стояли пулеметы… Медленно опускали люди ружья… Тяжело, видно, под навалившимся телом (на аппарат), осыпался песок… В одном, другом, третьем месте, видно, под тяжестью какого-то пробирающегося человека, осыпался песок… Что-то увидел какой-то человек. Смотрел внимательно. Чуть улыбаясь, прокричал: - КУДА?.. Посмотрел другой… Третий чуть больше улыбнулся… Четвертый на песчаном холме, улыбаясь, смотрел… Пятый, далеко на холме, чуть не хохотал, кричал: - КУДА?.. Стояли люди вразброску на песчаных холмах, в ущелье, смотрели в одну точку и, как один, кричали: - КУДА?.. Под тяжелыми шагами осыпался песок. Шел и опять падал кто-то в песках, недорасстрелянный… И, смеясь (в упор на аппарат), какой-то озверелый человек прокричал: - КУДА ТЫ, ЧУДАК, ПОШЕЛ?.. И какой-то человек, который все это время винтовкой, прицелившись, следил за уходящим раненым, и, видно, остановился раненый, как бы заканчивая фразу своего товарища, прокричал: - В БАКУ ПОШЕЛ?.. И выстрелил в упор… Под тяжестью упавшего тела медленно пополз (на аппарат) песок… Сиротливо раскинув щупальца своих стеблей, распластавшись трупами по песку, тихо покачиваются от ветра кусты саксаула… Необъятная ширь песчаной пустыни, перед аппаратом – спокойные холмы песков, и вдруг страшным ураганом взметнуло песок, заволакивая все небо… |