ЗДРАВСТВУЙ – ПРОЩАЙ

             Пьеса в трех актах

              (публикуется во фрагментах)

                           ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА *

Мадлен – хозяйка портового кабачка на французском берегу

Филипп          )

Коломбер       )

Анри               )       - французские моряки

Люсьен           )

Реймон           )

Поморов         )

Лодейников   )

Сташенко       )       - советские моряки

Васадзе           )

Курьянов        )

Доктор            )

Девушка – капитан советского корабля

• Пьеса написана в канун Великой Отечественной войны. Время действия – конец двадцатых – середина тридцатых годов. Пьеса была принята к постановке Камерным театром, затем театром Революции, где главные роли должны были играть Юдифь Глизер и Максим Штраух. Но постановке не суждено было осуществиться. Наступил 1941 год.

162.

АКТ ПЕРВЫЙ

Ночь. Портовый кабачок на французском берегу. Слышно, как волнуется океан. Едва различаем вдали город. У стойки – хозяйка кабачка Мадлен.

         ХОЗЯЙКА: - Вот так идут, так же как и сегодня, уже много, много лет мимо меня корабли. Одни тащились в Америку, другие из Америки едва ковыляли ко мне в Европу и, давайте условимся, что открытую раньше Америки, куда Колумб поперся еще на моих глазах. И это говорю вам я. И со мной не спорить. А если хотите, то я еще притащу вам тех, которые вам это подтвердят. Да. Да. И довольно об этом… Мне нравится, что в гавани пахнет нефтью, смолой, канатом, шпаклевкой и мокрыми парусами. Вот так я стою всегда. Я торгую медом. Да, да. Простым медом, который может пить свободно даже грудной ребенок, и что я усиленно рекомендую всем матерям и убеждаю в этом полицию. Да, да, и прошу не путать. Не вином, а медом. Как никто и нигде. Приготовленным по древним галльским рецептам, которые выкопал когда-то и где-то мой великий прапрадед. А дед потерял. Что было… До сих пор французский флот не может ему это простить. И я знаю, что не простит никогда. Отец чуть не сошел с ума и перевернул все. И не нашел. Всю жизнь мой муж, как каторжник, чтобы найти, копал под «Здравствуй-Прощай», и все-таки не нашел. За пару франков я показываю внизу такую дыру, где он едва не вывалился на той же горизонтали, но только уже в Америке. А вот я нашла… И тогда началось… С тех пор со всех кораблей моряки ломятся только ко мне. Они идут стеной, как сардины… Они вваливаются сюда, встречают своих друзей со всех концов света и, хватив стакан-два, тут же валятся с ног, как срезанные лилии, и уползают от меня на бровях. И славят меня и орут во всех портах и на всех языках о том, что нет лучше в мире местечка, как «Здравствуй-Прощай». Ха, ха! Что нет лучше меня… (и заложив нога за ногу и облокотившись на стойку, за которой с засученными рукавами, в белом халате, бесшумно, как химик, работал маленький человечек, которого звали Пенно)… А вот и я. Так вот будем знакомы. Вот это моя любимая поза. И, увидев нас с кораблей, которые ползут по гавани мимо нас вот уже скоро как двести лет, с одних нам кричат «Прощай!», с других – «Здравствуй!». Вот поэтому так и называется это местечко.

         ПЕНО: - Хозяйка, ребята молчат. Они это уже раз триста слышали от Вас, милая хозяйка…

         ХОЗЯЙКА: - А мне наплевать. Я буду об этом рассказывать без конца.

(Но ее с улыбкой оборвал какой-то вошедший в эту минуту в ресторанчик молодой моряк).

       ФИЛИПП: - Но это не выйдет. Привет, хозяйка! Привет всем!

163.

(Взрыв приветственных криков был ответом на привет вошедшего моряка, и его тут же усадили за какой-то столик. Он был едва ли выше среднего роста. Его черные, строго гладкие, поблескивающие волосы были разделены ясным пробором. В его одежде не все подчеркивало моряка. Его открытое, тонкое, волевое лицо украшал внимательный и сильный взгляд его умных и темных глаз. Если бы вам сказали, что перед вами не моряк, а допустим – какой-нибудь молодой ученый, вы бы тоже поверили. Но он чувствовался абсолютно на месте и на корабле в бою и в бурю… Заметно было, как его сильный, сложный внутренний мир, который еще, по-видимому, находился в процессе становления, водит им. И он часто задумывался, совершенно не обращая внимания на окружавших, и переставал тут же слушать того, кого о чем-то только что спрашивал. Вот так он вел себя и за столиком в маленьком обществе, где, не скрывая, подчеркивал к нему свое уважение даже суровый длинный и рыжий, похожий на заржавленный железный полоз моряк с большим носом, которого звали Анри, не говоря уже о веселом и всегда что-то напевающем Реймоне. Мечтательный и тонкий как стилет Люсьен всегда застенчиво опускал голову, если Филипп его о чем-нибудь спрашивал, и словно влюбленный смотрел на него пожилой и грузный симпатяга – рабочий докер дядюшка Жак).

         ФИЛИПП (улыбаясь Мадлен): - Мадам, Вы, кажется, уже рассердились?! Вечно у меня с Вами что-нибудь не так.

         ХОЗЯЙКА: - И не мешать мечтать. А то разгоню.

         ФИЛИПП: - Я понимаю, тебе трудно молча мечтать… Согласен… Ну, хорошо, что-нибудь расскажи.

         ХОЗЯЙКА: - Нет, в тебе что-то есть! (Бьет его по плечу). А что – пока не пойму. (Усаживается с ним за его столик, обнимает и мечтательно говорит). – Да, каждый год, и в этот день я вспоминаю тот страшный год, тот семьдесят первый год, когда умирал мой дед. Мне об этом рассказывала моя бабушка. В тот нестерпимый день она тоже была на улице, недалеко от дома, среди таких же обезумевших, рыдающих людей, как она, которые узнали в тот день… что я никогда бы не пережила… О, будь это проклято… И вдруг все услышали выстрел. И оглянулась она. В дверях нашего дома, шатаясь, стоял окровавленный мой дед. В руках у него было охотничье ружье, которое еще дымилось. И дед ей сказал: «Слушай ты, дрянь, если тебе интересно, ты можешь продолжать жить, но я тебе могу сообщить, что я больше жить не хочу». И потом сказал всем: «Но вы не думайте, если бы я захотел, я бы не умирал. Но может ли честный старый человек, когда он уже не боец, а потому и ничто… пережить этот день, в который вступают с музыкой в Париж немцы». И только через сорок семь лет мы были отомщены. И вот уже сколько лет мы опять свободно празднуем самый великий праздник нашей страны. Нет лучше праздника моей страны. Через все океаны звучит сейчас слава Франции. Я чуть с ума не сошла оттого, что видела сейчас на улицах моего города. Я еле доползла. Представляю себе, что сегодня делается в Париже. Нет, я сегодня в Париж не хочу. Я что-то боюсь его… Там что-то не от моего ума… В этот день я хочу быть здесь и мечтать. Вот здесь, у этого океана – настоящая Франция, у этих голубых, легких как воздух, сетей вдоль берега, вот там, на полях среди крестьян, в нашем приморском маленьком городе, в порту, на площадях, у домов, где все танцует сегодня и пляшет, где все всегда не то и не так, как там…

(В этот момент к Филиппу прорываются два моряка и, показывая рукой в сторону гавани, о чем-то взволнованно говорят).

164.

         ФИЛИПП (вскакивая): - Не может быть! Где?

(И он бросается с Анри, с Реймоном и Люсьеном через танцующую толпу к набережной и окруженной толпой моряков у того места, где шел спуск к воде каменной лестницы, и всматриваясь в сторону гавани, проговорил).

         ФИЛИПП: - Да, кажется, это они.

         ХОЗЯЙКА: - О чем ты говоришь?

(Но Филипп, не отвечая, тут же несколько раз хлопнул в ладоши и отчетливо прокричал на все «Здравствуй-Прощай»!)

         ФИЛИПП: - Друзья, - внимание! Вы, оказывается, не были предупреждены. Вот этот кусок «Здравствуй-Прощай» необходимо немедленно освободить…

         ВЗРЫВ ГОЛОСОВ: - Как?! Почему?

         ФИЛИПП: - Вот эта сторона «Здравствуй-Прощай» у самого океана уже давно откуплена у Мадлен на этот день! Те, кто находится здесь, могут оставаться здесь, но перейти в сад и там продолжать веселье.

         ГОЛОСА: - А как же… Что же…

         ФИЛИПП: - Ну, вот, пожалуй, и все. Анри, действуй.

         АНРИ: - Есть! Реймон, Люсьен, Жослен – все ко мне!

         ХОЗЯЙКА: - В чем дело? В чем дело? Ты что же врешь? Нет, от тебя можно сойти с ума. Когда ты откупил этот кусок? Когда ты откупил «Здравствуй-Прощай»?

         ФИЛИПП (показывая в океан): - Смотри, кто идет, смотри!

         ХОЗЯЙКА: - И не хочу знать! Нет, ты скажи. Кто тебе это позволил? Ведь ты же просто закрываешь «Здравствуй-Прощай»! Нет, я сойду от тебя с ума!

         ФИЛИПП: - А стоит ли? Как никогда мы будем вспоминать этот праздник. Их корабли бывали здесь всего несколько раз. Но поговорить с ними нам не удавалось. Они уклонялись от встречи с нами. И вот случайно…

         ХОЗЯЙКА: - Но куда я буду девать народ? Ведь праздник только еще начинается! Здесь кто хозяйка – я или ты?

(И как бы не оставляя в этом сомнения, Анри тут же словно влепил на самой авансцене, чтобы мог прочитать и зритель, на высоком тоненьком столбике изящный щиток, на котором было написано: «Мимо, ребята, мимо. Сегодня «Здравствуй-Прощай» в саду!»).

         ХОЗЯЙКА: - Нет, ты что это делаешь? Ведь ты же просто закрыл «Здравствуй-Прощай»! Ты что?

(И бросается и хватает щиток).

165.

         ФИЛИПП: - Да, да, это они. Вот это праздник. (И он быстро подходит к Мадлен, одной рукой он берет у нее щиток, чтобы он уже больше не мешал зрителям, а другой рукой обнимая ее, говорит). Ты права. Мы поставим этот щиток там. (И ведет ее к набережной, где и ставит щиток). И давай, Мадлен, чтобы все было готово к приему гостей… Я слышал, что они только утром вернулись с экскурсией из Парижа, и по-моему, сегодня же уходят на родину. (Морякам). Ах, да! Убыток Мадлен мы берем на себя. (Взрыв криков: Браво! Браво!). Реймон, сюда. (Что-то шепнул Реймону, и опять Мадлен). И тебе сейчас же соберут деньги.

         ХОЗЯЙКА: - Я не хочу денег.

         ФИЛИПП: - Все. И замри.

         ХОЗЯЙКА: - Нет, что вы делаете? В этот день закрывать «Здравствуй-Прощай»!

(Анри уже переворачивал «Здравствуй-Прощай». Народ освобождал помещение и переходил в сад, который находился где-то по другую сторону «Здравствуй-Прощай». На сцене оставались только герои. Из небольших столиков составлялся молниеносно другой стол. По-видимому, характер Анри уже знали. И моряки тут же исполняли его приказания. Лакеи, если он их останавливал, его учтиво выслушивали. Девушки тут же бросались выполнять его распоряжения. Пенно был весьма с ним предупредителен, когда тот, как хозяин, появлялся у него за стойкой, а Мадлен он просто не замечал).

         ХОЗЯЙКА: - Я не позволю. Ведь сегодня 14-е июля! Ну, что ты? Ну, смотри, сколько сегодня в гавани кораблей, и ведь еще только стемнело. И моряки в любимый праздник Франции без «Здравствуй-Прощай»! Смотри, вот они. Они сейчас танцуют на набережных, улицах, площадях… А потом… Пенно, дай мне глаза сюда… Смотри, сколько их. (Пенно стремительно подает огромную подзорную трубу). О боже, уже идут все сюда… Да они просто умрут от горя, если их не пустить. Сироты мои, что он с вами только делает… Ну, кто ты? Откуда ты?

         ФИЛИПП: - И никого не пускать, а кто не послушается – вышибать.

         ХОЗЯЙКА: - Ну, уж господина префекта полиции ты будешь вышибать сам. И так уже там говорят, что хозяева здесь вы, а не я… Нет, а все-таки я хочу знать, кто здесь хозяин!

(И Мадлен бросается и начинает мешать – швырять от стола стулья, но стулья тут же возвращались на место; она пыталась раздвигать стол, но его не дали. Она подставляла стулья на пути Анри и других, и продолжала диалог с Филиппом).

         ХОЗЯЙКА: - Я сама хочу их увидеть, но зачем же сегодня?

         ФИЛИПП: - Вот именно сегодня… в праздник, в честь великой победы…

         ХОЗЯЙКА: - И…

         ФИЛИПП: - … и моряки загадочной и далекой страны.

         ХОЗЯЙКА: - Это уж, не с того ли облезлого маленького парохода?

         ФИЛИПП: - Вот именно.

         ХОЗЯЙКА: - Вот так пароход, чтоб ты пропал. А откуда они? Ха-ха… Он и сияющая моя Франция. Прекрасная моя Франция. Цвети, моя Франция. Сверкающая моя Франция. Великая Франция. Могучая Франция…

166.

         ФИЛИПП: - По-моему, старуха хочет по морде, а?

         МОРЯКИ: - А мы сейчас ей это устроим.

         ХОЗЯЙКА: - Страна небывалого цветения, моя страна. (И тут же, получив от Анри по загривку, огрела в ответ палкой Анри, и орала). И еще по морде! Ну, а хоть с какой страны эта шлюпка и ее моряки?

         ФИЛИПП: - Реймон, брызни ей в морду воды.

         ХОЗЯЙКА (вдруг что-то увидев): - О, да они уже близко. О-хо-хо…хо. Ах-ха-ха… Вот это стол… Вот это цветы… Вот это я понимаю. Ну, давайте, давайте, хозяйничайте.

(В этот момент со стороны гавани загудела вдали небольшая сирена и слышен шум приближающихся катеров).

         МОРЯКИ: - Подходят. Катера подходят.

         ХОЗЯЙКА: - Уже? А чтоб они провалились. (Опять хохочет и смотрит на стол). Вот это стол!.. Вот это встреча!.. Вот это я понимаю. Ну, посмотрим, посмотрим…

(И пошла, хромая, за стойку. И, положив свою голову на руки, так и застыла, не поворачивая даже своего взгляда в ту сторону, где невдалеке от набережной столпились все моряки, все присутствующие, и выбежали смотреть даже те, кто работал на кухне).

         ФИЛИПП: - Хозяйка!

         ХОЗЯЙКА (не меняя своего положения, мрачно). - Слышит хозяйка. Что от хозяйки нужно?

         ФИЛИПП: - Гости подходят. Ты смотри у меня…

         ХОЗЯЙКА (не двигаясь, мрачно): - А при чем тут я? Я не при чем. Это встречаю не я и не «Здравствуй-Прощай». Встречаете вы. Ну, и встречайте там, как вам вздумается.

         ФИЛИПП: - Мадлен, смотри… Ты меня знаешь, Мадлен… Скорей, жду.

         ХОЗЯЙКА: - Вам свистнуть? Могу. (И она пронзительно свистит в свою боцманскую дудку, которая висит у нее на груди). Вам крикнуть? Могу. (И заорала как с капитанского мостика). Бабы, на кухню! Официанты, все по местам! (Официанты тут же выстраиваются вдоль столов). Вам песню? Пожалуйста! (И как заорет). Оркестру встречать гостей и довольно пилить! Давайте-ка мою песенку. Давайте-ка «Здравствуй-Прощай». По-ше-елл…

(И взмахнув руками, как бы продирижировав начало, мрачно так же села на свое место. И оркестр грянул песенку, которую подхватили все моряки… И схватив цветы, стали бросать их в гавань, приветствуя приближающихся гостей. И вот, в сопровождении двух французских моряков, с левой стороны сцены, по каменной лестнице, поднимаясь откуда-то снизу, показались моряки с далекой советской страны. Их было шестеро. Поднялись и остановились. Какие-то ясные, умные и неожиданные по рисунку и смущенные встречей. Они были все одеты в летние кремовые костюмы. Маленькие голубые флажки – эмблемы торгового флота их родины – мерцали в петлицах. Впереди всех стоял Игорь Владимирович Курьянов, помощник капитана. Седина на висках, еще довольно молодое выразительное лицо, выработанная манера держаться напоминала что-то от старого офицера. Тоже впереди стоял, как стоит весной молодое, упрямое и сильное дерево, и Алеша Лодейников – старший механик. Тут же стоял бронзовый от загара, с волосами, как лен, какой-то элегический и чем-то напоминающий девушку, радист Микола Сташенко.

167.

Штурман Ладо Васадзе чем-то сам напоминал француза и, изящный, веселый, казалось, чувствовал себя словно дома. Но кочегара Ваню Клевцова, казалось, как будто совсем недавно вырвали из какой-нибудь борозды, где-то в волшебной среднерусской возвышенности, швырнули в Париж, - впихнули в какое-то самое фешенебельное мужское ателье, черт его знает, что там с ним сделали, и вот он уже перед нами… Но Ваня – парень с характером и уже держится так, как надо. И всю эту группу, приятно выделяясь, увенчивает находящийся сзади других и смущенно изредка покашливающий в кулак, чем-то даже напоминающий Алексея Максимовича Горького и даже в его возрасте, высокий и худощавый, милейший корабельный врач Евгений Николаевич. Звучал оркестр. Теперь мрачно пела только одна хозяйка. Моряки Франции уже не пели. Они не сводили глаз с советских моряков, а те молча, улыбаясь, смотрели на моряков Франции. Наконец, Филипп откозырял. Тут же ответили, козыряя, советские моряки. Потом все засмеялись. И опять пауза. Затем Алеша Лодейников не выдержал и сказал).

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Так встречаются незнакомые дети.

(И опять все засмеялись. Наконец, Филипп смущенно произнес)

         ФИЛИПП: - Все ли из вас говорят на языке моей родины?

         КУРЬЯНОВ: - Некоторые хорошо, есть недостаточно хорошо, но понимают почти все.

         ЛОДЕЙНИКОВ (показывая на Клевцова): - И вероятно несколько слов даже наш Ваня.

         КЛЕВЦОВ (строго): - Будьте покойны, Алексей Петрович.

         КУРЬЯНОВ: - А как это вот все объяснить?

(Моряки Франции смущены и улыбаются. Филипп тоже. Потом прошел к советским морякам пару шагов, остановился и сказал)

         ФИЛИПП: - Сейчас, объясню. (И показывая на себя) . Я – Филипп Моризе. Моряк. (И показывая на тех, кто был с ним). Вот тот – это Анри. (И Анри козырял и козыряли в ответ все советские моряки). Вот это – Реймон. Вот это – Люсьен. Это – дядюшка Жак, рабочий докер. (Показывая на остальных). А это все наши друзья… А вы – наши самые дорогие гости и мы счастливы, что все это так случилось. (И жестом пригласил советских моряков к большому столу).

         КУЬЯНОВ: - Но это не входило в наши намерения. Мы так много слышали о «Здравствуй-Прощай».. Мы просто хотели…

         ФИЛИПП: - Но в «Здравствуй-Прощай» - свои законы.

(Советские моряки, улыбаясь, переглянулись. Курьянов пожал плечами, подошел, подал руку Филиппу и представился).

         КУРЬЯНОВ: - Курьянов – помощник капитана. (И представляя других, говорил). Наш уважаемый Евгений Николаевич, врач. (И горячо пожимали французы руку старого доктора). Алексей Лодейников – старший механик. Микола Сташенко – радист. Штурман Ладо Васадзе.

         ЛОДЕЙНИКОВ (тихо): - Ваня, не подкачай.

168.

         КУРЬЯНОВ: - Иван Клевцов – кочегар. И, наконец…, а где же он? (И вдруг увидев). Ах вот. И наконец, Евсей Демьянович Поморов – наш боцман.

(И все увидели, как оттуда же снизу, где находилась, по-видимому, пристань для катеров, по той же каменной лестнице, по которой поднялись и моряки, появился в обычном рабочем черном бушлате тот уже исчезающий и по-своему замечательный тип старого моряка, напоминающий далекие времена, с усами как у моржа, который тут же вышел вперед и, смешно козыряя, представляясь, сказал)

         ПОМОРОВ: - Очень приятно. Поморов. Боцман. Очень приятно.

(Мадлен даже привстала на своем месте и приветственно помахала ему рукой. Но боцман не оценил этой любезности и ответил исподлобья сердитым взглядом).

         ФИЛИПП (обнимая Курьянова): - Мы счастливы вас приветствовать… Прошу к столу. (И своим морякам). Зовите товарищей. Зовите к столу.

(Те бросились к советским морякам, но боцман остановил их жестом и, повернувшись к своим, хмуро, нравоучительно проговорил).

         ПОМОРОВ: - Держать честь своего флага как следует. Морда кабатчицы мне не нравится… не пить ни капли… (И повернувшись к морякам Франции, протягивая им руки). Я случайно забыл… я только спросил у ребят, как это по-вашему будет: «Мне нравится эта страна… Мне нравятся эти люди». Привет, друзья, привет.

(И моряки Франции повели советских моряков к столу. Филипп, показывая на хозяйку).

         ФИЛИПП: - А это наша Мадлен. Наш старый друг, хозяйка этого любимого нами местечка у самого Атлантического океана… Но она сегодня, правда, что-то мрачна…

(И Мадлен мрачно привстала и, раскланиваясь из-за стойки, как с трибуны, сказала).

         ХОЗЯЙКА: - Я очень рада, моряки… Я сама старый моряк… Я давно любуюсь на ваш корабль…

         ФИЛИПП: - Реймон, брызни ей в морду воды, она к тебе ближе.

(И Реймон, не слезая с места, брызнул водой через стойку хозяйке, а та, не защищаясь, уже мокрая, продолжала свое).

         ХОЗЯЙКА: - И мне, как хозяйке, стыдно перед вами, моряки из далекой страны, что кушать вы будете только то, что на этом убогом столе. Ну, а с питьем вообще бред, вы будете пить только мед. Простой детский мед. Да, это так. Уж так здесь принято. И я бы еще что-нибудь вам сказала, но я очень взволнована. (И, засвистев в свою дудку, она заорала). Угостить моряков тем, что есть и то, что пьют дети! А ты, оркестр, давай о море… о кораблях в море, о туманах над морем, о героях.. и о коричневых девушках на далеких островах. (И села. И что-то чудесное заиграл оркестр).

169.

         ФИЛИПП (поднимаясь с бокалом): - Ну, вот и вы. Спасибо, товарищи, что пришли. За эти годы мы несколько раз встречали в море ваши суда. Но близко с вами не встречались. Мы сбегались со всех сторон смотреть на ваши корабли и на вас. Но вы проходили миом. Мы смотрели на вас и думали: это идут люди из той страны, где произошло что-то такое, из-за чего все эти годы мировая пресса не находила себе покоя. Когда-то мы спрашивали себя: «Что такое у них случилось?» Вам посылали проклятья, не было таких мерзких слов, которыми бы вас не оскорбляли… И мы узнали все от тех моряков, среди которых был и Марти. А потом… стояли ли здесь… или шли в море… мы по ночам, собравшись на палубе, смотрели в сторону вашей страны, которая в те часы, в те дни проходила через огонь, раскаленную сталь, пожары войны… митинги. Нам казалось, что мы слышали речи, как говорил вам Ленин. Нам казалось, что мы с вами ходили в атаки, мы были с вами в сражениях… Так же как и вы голодали… Мы приходили в другие порты, в другие страны, которые находятся ближе к вам, и, затаив дыхание, слушали, как говорили нам друзья-моряки: «Нет, еще борются». – «Окружены?» - «Были тридцать раз окружены». – «Погибают?» - «Нет, побеждают». – «Да что за черт…». И вот, когда вы победили… Через несколько лет ваш первый корабль пришел во Францию и мы увидели вас. «Молодые штурманы будущей бури» - о которых так когда-то мечтал великий русский публицист, - шли мимо нас с гордо поднятой головой… и улыбались… по-видимому своей далекой любимой стране. За вас, товарищи, за вашу страну!

(И моряки Франции поднимают бокалы. Встали и советские моряки. Пьют. Ваня Клевцов поперхнулся, поставил бокал на стол, к боцману, тихо)

         КЛЕВЦОВ: - Евсей Демьянович! Но ведь это же чистый спирт!

(И боцман выпил до капельки и только потом удивленно сказал)

         ПОМОРОВ: - Разве?

         ФИЛИПП: - А теперь о себе… О себе…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Вот так и сразу. И сразу же о себе. Нет, так не выйдет.

         ВАСАДЗЕ: - Приглашаем вас к нам, вот там и увидите.

         ФИЛИПП: - И ничуть не раньше? Ну тогда, о чем вздумаете. Но только не молчите… Вот вы из Парижа… Хотите? Мы вас слушаем. Вы о Париже.

         ВАСАДЗЕ (Лодейникову, спокойно): - Ну, что ж, давай.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - А почему не Сташенко? (И встал. Но Васадзе потянул его вниз за пиджак и Лодейников сел, и улыбаясь). Ага, ведь вот, черт, привычка. Итак… (вдруг). Нет, а почему я? Наш доктор, - Вы, Евгений Николаевич, об этом должны говорить.

         ДОКТОР: - Оставьте. Опомнитесь.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Нет, нет, Вы.

         ДОКТОР: - А я вам возьму и расскажу, что я больше люблю стариков-французов. Я, разумеется, понимаю искания и современных художников Франции, но ведь вы же знаете, что я старый цепной пес у ворот наших великих передвижников…

         СТАШЕНКО: - На чем стою, на том и умру.

         ДОКТОР: - Вот именно. А отсюда и все мои вкусы. И, конечно, мы с вами вдрызг разругаемся. Давайте, Алеша, давайте… Итак…

170.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Мы из страны, где и об искусстве любят поговорить и имеют право поговорить. В частности, и о живописи, в которой и у нас творится много интересного. Перед большими праздниками художнику дается дом. Направление – квартал. А, если хочешь, и улица, на которой витрины всех магазинов занимаются под выставки архитектурных проектов, и художнику предоставляется право пофантазировать так, как это ему хочется. А потому, естественно, нас интересовало, что делается в одном из самых влиятельных искусств Франции, каким является живопись. Вот этот приезд мы и посвятили ему. Наш друг Сташенко – это вот этот – кроме всего и художник. Я никакой. Я – механик. Сугубо интересуюсь техникой и до сих пор еще не остыл от того, что увидел в Америке. Трясет и сейчас. И как только приеду домой, сейчас же иду учиться дальше. Но так же, как и все остальные, влюблен в живопись по уши…

         ВАСАДЗЕ: - …и после Парижа, кажется, начнем рисовать уже все.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Начали с Пикассо. У нас было к нему рекомендательное письмо от Владимира Маяковского. Это вам что-нибудь говорит?

         ФИЛИПП: - У нас плохо его переводят.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Кстати, Маяковский рассказал нам и о «Здравствуй-Прощай» . Сидел где-то вот здесь, за этими столиками, а вы и не знали. Советовал побывать и нам… и…

(Но в этот момент со стороны гавани послышался шум мотора и – как трубный звук – чей-то голос)

         ГОЛОС: - Ого-хо-хо-хо-эй!

(Хозяйка, как услышала этот голос, так и заметалась за стойкой).

         ХОЗЯЙКА: - Филипп… Это Коломбер… Филипп, ты слышишь, кто это кричит?.. Это идет на катере Селестен Коломбер.

         ФИЛИПП: - Хозяйка, этот кусок ресторана сегодня закрыт.

         ГОЛОС: - Мадлен!.. Эй, встречай!.. Мадлен…

         ХОЗЯЙКА: - Ну, ты пойми, это подходит на катере Селестен Коломбер… Не пустить его я не могу… И он просто полезет сюда.

         ФИЛИПП (спокойно, твердо): - Я не слышу, хозяйка…

         ГОЛОС: - Встречай, Мадлен! Эй, встречай.

         ХОЗЯЙКА: - Ну что мне делать… Что делать? Это мой лучший клиент. Нет, больше, - что я говорю. Красавец Селестен Коломбер. Это чистейший уроженец Франции.

         ФИЛИПП: - Даже если бы его предки стояли под знаменем Людовика Четырнадцатого… даже если бы он вели корабли Бонапарта в Египет…

         ХОЗЯЙКА: - Да, да…

         ФИЛИПП: - Все знаем. Скучно.

         ХОЗЯЙКА: - Это невероятный дядя… Катер все ближе. Что делать?.. Откуда он – ведь его не было… Я понимаю… он загулял.. Это бывает у него два раза в год… ложится в дрейф… и в такие дни его не пустить… это значит… Ты слышишь меня… он уже подходит. Вот его катер.

         ГОЛОС: - Встречай, старая обезьяна, встречай… Музыку давай, музыку давай. Давай «Здравствуй-Прощай».

         ХОЗЯЙКА: - Оркестр… «Здравствуй-Прощай».

171.

(И оркестр грянул «Здравствуй-Прощай», и голос где-то снизу запел).

         ФИЛИПП: - Это все зря, хозяйка.

         ХОЗЯЙКА: - Филипп…

         ФИЛИПП: - Не выйдет, хозяйка…

         ХОЗЯЙКА: - Но это мой друг… Это красавец Селестен… общий любимец. Капитан Селестен Коломбер. Он всегда любил сидеть только здесь. И вот этот столик – его любимый. Неужели я должна буду ему сказать…

         ФИЛИПП: - Повернись и уйди.

         ХОЗЯЙКА: - Да ты сумасшедший.

(В это время, в сопровождении четырех девушек, поднялся по лестнице наверх, напевая «Здравствуй-Прощай», довольно пожилой, очень красивый, выпивший капитан Коломбер, который опять крикнул).

         КОЛОМБЕР: - Встречай, Мадлен! Сюда, хозяйка…

(И под песню, схватив друг друга за руки и образовав круг, он, танцуя, кружится по набережной с девушками).

         ХОЗЯЙКА (мечется): - Что делать? Что делать? Филипп, что ты за человек…

         ФИЛИПП: - Я сам когда-то любил этого моряка. Но именно его теперь сюда и нельзя. А нам нужно поговорить.

         ХОЗЯЙКА: - Но его не пустить я не могу… Ты слышишь. (И к советским морякам). Слушайте, моряки… Это из-за вас он не пускает его сюда, и может быть вам наплевать, но это гордость моей страны. (И к Филиппу). Но неужели ты не помнишь, что делал этот парень во время последней войны… (И к советским морякам). Он забыл, моряки, как ходил Селестен на своей шхуне-ловушке, под парусом, которую он назвал «Не тронь меня», и с одной митральезой, и с одним минным аппаратом, которые не смог бы разыскать даже сам сатана, он топил, как слепых котят, немецкие субмарины и даже топил крейсера… Ведь сколько смеху было, ведь это только вспомнить, ребята… Это такой сукин сын. Представьте себе океан, белый парус на маленькой шхуне, солнышко, все как на плохой картинке… И вдруг подводная лодка немцев… и как собака к шхуне…, а та плывет… моряки поют хорошую песню… Тогда подводная лодка начинает стрелять… и шхуна начинает гореть. «Паник-команда» бросает шхуну и бежать… А эта стерва остается лежать на брюхе на палубе, высматривает, ждет, потом вдруг дает сигнал, и тут же от бортов отскакивают бронированные щиты, срываются как собаки с цепи митральезы, и подводная лодка с развороченным брюхом топает навеки на дно… И «Паник-команда» поет и идет назад. И тушит пожар. И этот кашалот тоже поет… И шхуна уже не горит и опять мирно плывет дальше, и светит солнышко, белеет парус, все как на плохой картинке… И так без конца. Ведь это же невозможно забыть… и стоит ли забывать. Я не могу… Нет… Я не могу его не пустить. Я лучше спрячусь…

(И хозяйка убежала в закрытое помещение ресторана, а Коломбер уже кончил танцевать и вдруг, увидев маленький пароход, спросил).

172.

         КОЛОМБЕР: - Вот это да… Это что за корабль?

         ЖЕНЩИНА: - Это… (и что-то шепнула).

         КОЛОМБЕР: - Откуда ты знаешь?

         ЖЕНЩИНА: - Так рассказывают.

         КОЛОМБЕР (повернувшись): - Стой. Стой. (И читает объявление). «Мимо, ребята, мимо. Сегодня «Здравствуй-Прощай» в саду». (И к девушкам). Я правильно прочитал? А?

         ДЕВУШКИ (хором): - «Мимо, ребята, мимо… Сегодня «Здравствуй-Прощай» в саду».

         КОЛОМБЕР (показывая на моряков): - Так как же так… А почему там народ? (И заорал во все горло). Где Мадлен? Сюда, хозяйка!

         ХОЗЯЙКА (выбегая): - Нет, не могу. Здесь, Коломбер, Мадлен. Здесь, милый Селестен, бедная хозяйка.

         КОЛОМБЕР (показывая на объявление): - Какой дурак это написал?

         ХОЗЯЙКА: - Сегодня, Коломбер…

         КОЛОМБЕР: - Привет, дорогая… привет.

         ХОЗЯЙКА: - Такое случилось…

         КОЛОМБЕР: - И за моим столиком какой-то народ… странно.

         ХОЗЯЙКА: - Я все объясню…

         КОЛОМБЕР (швыряет в гавань щиток с объявлением): - Пойдем, побеседуем.

         ХОЗЯЙКА: - Я рада тебе, капитан… но сегодня…

         КОЛОМБЕР: - А все-таки, что там за народ? (И к девушкам, показывая на какой-то маленький столик). Дети, сюда.

(И дети послушно сели за столик).

         ФИЛИПП (встает): - Ну, мне это уже надоело.

         КУРЬЯНОВ (удерживая его): - Филипп, что с вами? Пусть сидит капитан.

         ФИЛИПП: - Здесь нет никаких капитанов. Здесь «Здравствуй-Прощай». Здесь все моряки дальнего плавания, и я его вышибу…

         КУРЬЯНОВ: - Но капитан далеко, в стороне… мешать не может.

         ФИЛИПП (не спуская глаз с Коломбера): - Но если он отказывается понимать, что здесь, кроме нас, все остальное может мешать и может быть опрокинуто в гавань…

         СОВЕТСКИЕ МОРЯКИ: - Но это будет неверно… Пусть остается. Мы вас просим. (Филипп отрицательно качает головой). Ну, давайте лучше поговорим. Итак, Париж… Давай, Лодейников.

(Но Филипп уже встал…)

         КУРЬЯНОВ: - Значит, скандал?

(Вот тут старый доктор взял Филиппа за руку и спокойно проговорил).

         ДОКТОР: - Тогда скажем так: - Наша встреча с шумом меня решительно не устраивает. Я доктор… Моим мальчикам нездоровится… И если вы…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - … А поэтому осторожнее. Мы очень нежные. Мы от всего этого на диете… Нас более устраивает оранжерейная атмосфера. Ясно? Сядьте.

        ВАСАДЗЕ: - Вношу предложение: просто не замечать капитана. Считать его все еще пребывающим там же, откуда он явился, и продолжать беседу.

173.

         ПОМОРОВ (тихо Клевцову): - Ну как, Ваня, соображаешь… Улавливаешь?

         КЛЕВЦОВ: - Кое-что вроде да… наклевывается. Но уж как-то быстро они… А как вы?

         ПОМОРОВ: - Ну, слава богу, мне пришлось здесь частенько бывать. Но они, действительно, слишком прут…

         СТАШЕНКО (открывая небольшой альбом): - Так как, принято?

         ПЕНО: - Да, да. Вы не должны уходить, да, да.

         ПОМОРОВ: - Ну как – рассосалось?

         СТАШЕНКО: - Мы остались.

(И, как нам кажется, стал в небольшой альбом делать карандашный набросок с Коломбера).

         ХОЗЯЙКА (к советским морякам): - Нет, в вас что-то есть, моряки. (Хлопая их по плечам). И я этого не забуду. А я люблю этого парня. Это гордость всей Франции… Ой, вы не представляете, какой это парень… Ему предлагают водить огромные корабли. Ему предлагают строящуюся «Нормандию». Но он любит только свою шхуну. Спасибо вам, моряки, он не будет мешать. И вы увидите.

         ФИЛИПП: - Ну, а если…

(И в это время Коломбер крикнул).

         КОЛОМБЕР: - Хозяйка, сюда!

         ХОЗЯЙКА: - Ой, боже! (И бросилась). Бежит хозяйка. Капитан, Вас слышит хозяйка…

         КУРЬЯНОВ: - А Филипп кажется прав.

         КОЛОМБЕР (громко): - А ну, рассказывай, как попали сюда они…

(И хозяйка что-то шепнула ему на ухо).

         ФИЛИПП: - Убедились? Нет, это уже никуда не годится. Сюда, хозяйка…

         КОЛОМБЕР: - Хозяйка занята… (И хозяйке). Ну.., ну… (показывая на советских моряков). Так ты поняла теперь, кто они?

         ХОЗЯЙКА: - Теперь, о да…

         КОЛОМБЕР: - С того самого облезлого парохода…

         ХОЗЯЙКА: - Они…

         КОЛОМБЕР: - А что им здесь надо?

         ХОЗЯЙКА: - Я ничего не знаю.

         КОЛОМБЕР (вставая): - Совсем любопытно…

         ХОЗЯЙКА (испуганно): - Куда ты пошел… Не ходи…

         КОЛОМБЕР (отбрасывая ее): - Пусти…

         КУРЬЯНОВ (раздраженно): - Начинается.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Не волнуйтесь, Игорь Владимирович. Обязуемся выдержать.

         ПОМОРОВ: - Во имя отца и сына и святого духа. Ах, если бы он мне попался, не…

         ВАСАДЗЕ (тихо): - Аминь.

174.

(И Коломбер медленно, тяжело подошел к советским морякам, остановился невдалеке от них и, козыряя, сказал).

         КОЛОМБЕР: - Коломбер… Селестен Коломбер, капитан шхуны «Не тронь меня»… Тсс… и который сегодня чуточку пьян…

(Советские моряки встали, вежливо откозыряли и сели на свое место, но моряки Франции не вставали. А Филипп еще небрежно привстал, потянулся за каким-то стаканом. В этот момент Коломбер спокойно, но явно умышленно выдернул из-под Филиппа стул, и тот грохнулся на пол. Моряки Франции тут же вскочили и бросились сдерживать Филиппа, а Коломбер, не обращая никакого внимания на них, обращаясь к советским морякам, спокойно уже сидел на стуле Филиппа и говорил).

         КОЛОМБЕР: - Какая встреча. Дайте пощупать. Я очень рад вам. Самые настоящие большевики… моряки… и на том месте, где я там люблю посидеть…

(И тоже уже, очевидно забыв про Филиппа, привстал и потянулся к стакану. В это время Филипп выдернул из-под него стул и теперь уже Коломбер грохнулся так, что все загремело. И Филипп тут же сел… И Коломбер вскочил… Он был страшен. Полетели столы. Девушки завизжали и бросились вон. Но Курьянов встал и спокойно сказал, улыбаясь).

         КУРЬЯНОВ: - Теперь в расчете.

(Коломбер посмотрел на Курьянова и опять козыряя, сказал).

         КОЛОМБЕР: - Коломбер. Селестен Коломбер. Капитан шхуны «Не тронь меня». А вот мои… (но дам нет). Хозяйка, где мои дамы?

         ХОЗЯЙКА (за стойкой, спокойно): - Где-нибудь здесь.

(И хозяйка, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнула, и испуганные дамы появились вдали).

         КОЛОМБЕР: - Вот мои дамы. (И через паузу). Разрешите к столу?

         КУРЬЯНОВ: - Филипп, разрешите?

         ФИЛИПП: - Теперь дело ваше. (Улыбаясь). Теперь я уже в стороне.

         КУРЬЯНОВ (Коломберу): - Прошу Вас.

         КОЛОМБЕР (усаживаясь, здоровается с советскими моряками): - Привет, всем привет… Какая тихая ночь… не правда ли…

         ПОМОРОВ (Васадзе): - Да по-моему, это просто пират… Нет, я бы его обломал, за пятидневку бы обломал… (В сторону хозяйки). А эта стерва. (И, схватив бокал, стал пить).

         КЛЕВЦОВ: - Евсей Демьянович… Ведь Вы же не пьете. Ведь это же чистый спирт…

         ПОМОРОВ (выпил и только потом опять удивленно сказал): - Разве?

         КОЛОМБЕР: - Неплохо пьет галльский медок этот моряк…

         ПОМОРОВ (мрачно): - Запьешь. Но не обращайте внимания.

175.

         КОЛОМБЕР (поклонился и продолжает): - Но неудачно попали… Обидно попали… Сверкающая страна… Смотрите… Моя Франция… и ваша, вот эта, ну, как ее… А сочетание каково.

         ФИЛИПП: - О чем Вы собираетесь разговаривать?..

         КОЛОМБЕР: - Молчи, моряк… Мы помиримся с вами… Нам нечего с вами делить. То, что захочу я, всегда будет моим. Поэтому будем друзьями до тех пор, пока мне это не надоест…

         ДЯДЮШКА ЖАК (тихо): - А сколько стоит без этого?

         КОЛОМБЕР: - Прощу прощения, я вас не понял.

         ФИЛИПП: - А ну еще одно слово…

         КОЛОМБЕР (громко): - Сто.

         ВАСАДЗЕ: - Браво! Филипп, Вы мне нравитесь. Руку. Мы будем дружить и обещайте молчать. Вы слышите, Филипп?

(И Филипп встал из-за стола и, пожав плечами, пошел к набережной, а Коломбер, не останавливаясь, продолжал).

         КОЛОМБЕР: - Но это все было шутя. А теперь серьезно и грубо, как морякам моряк. Этот Филипп, говорят, хороший моряк. О нем я что-то слыхал. Почему – не знаю. Вот этих ребят я тоже где-то видал… У хорошего моряка хорошие и друзья. Я вас приветствую, моряки… Но мне на вас наплевать, ведь вы во Франции… Но тут случилось другое, - я исходил по морям до пятисот тысяч миль. Я много видал. Но таких ребят не видал. Как скажешь, Мадлен?

         ХОЗЯЙКА: - Давай, давай. Я тебя слушаю… слушаю…

(…и не спускала глаз с советских моряков и только что-то покрякивала…)

         КОЛОМБЕР: - Итак, привет, моряки. И, главное, живые. Ну, как же тут не поговорить? По слухам, вы победили. А вот вы во Франции. Что вы там заварили? Что-то очень серьезное. Это слыхал. Но что? Объясните! Сегодня я праздную великий праздник моей страны и сегодня же вижу вас. Прекрасно… (Смотрит в сторону). Но ведь так же можно и утонуть…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Ничего, допрем.

         КОЛОМБЕР: - А если не секрет – что прете?

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Преимущественно инженеров.

         КОЛОМБЕР: - Это зачем?

         ВАСАДЗЕ: - Да так, балуемся.

         ПОМОРОВ: - Навалим их от днища и ад до самого клотика… и одних в Америку, а других обратно.

         СТАШЕНКО: - Это игра у нас такая…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - И вот так уже играем несколько лет, - и всем флотом. Очень интересно.

         КОЛОМБЕР: - Гм! Но неудачно попали… Обидно попали… Сверкающая Франция… Моя любимая Франция… И ваша вот эта шлюпка…

         ЛОДЕЙНИКОВ (Коломберу): - Но даже таких не хватает. Прямо петля. Но на пароход наплевать. Смотрите лучше на нас. Пароход, действительно, дрянь… Это мы сами знаем. А вот мы – это уже интереснее…

176.

         КОЛОМБЕР: - Браво, браво. Я смотрю. Я готов. Я слыхал, что вы даже были в Париже. Ну, расскажите, что видели. Где вы там были? А впрочем, что за вопрос? Я сам моряк и могу сам рассказать, куда вы там сразу рванулись. И, конечно, не ошибусь. А может быть, ошибусь. Ведь когда до этого дорываются сами большевики… это, наверное, сложнее. Нет, это, наверное, стихийнее. Нет, и не так… Это, очевидно, более первобытно. Это забавно – большевики в Париже. А я вот только с Мадагаскара. Мы ходили веселой, большой компанией и столько выпили… Мой друг, хозяин чудесно поет. Я бы с удовольствием вас с ним познакомил, и вы бы увидели, что деньги и цифры не заслонили в нем жизни. Но если бы вы послушали, какие он пишет стихи. Они чудесны, они чем-то напоминают Верлэна. Его статьи в «Грегуар» и «Матэн» всегда вызывают сенсацию. Когда «Не тронь меня», которая прославилась во время войны, хотели сломать, он этого не допустил…

         ФИЛИПП: - И, превратив в плавучее варьете, кажется, не так плохо зарабатывает на нем…

         КОЛОМБЕР: - А мне плевать… Я знаю, что это один из богатейших людей сегодняшней Франции, но это и человек. И я пророчу ему блестящее будущее. И когда он будет в Палате или в Сенате Франции, я, Коломбер, буду счастлив.

         ФИЛИПП: - Вот выпей воды… Будет… будет… Не волнуйся.

         КОЛОМБЕР: - Да, да. Вина, хозяйка… И вот вчера мы встретили другой ваш корабль в пути. И он напомнил. И все заговорили о вас. И мой хозяин весь день нам про вас рассказывал. Разговор продолжался даже сегодня. Да у вас, оказывается, чудеса…, а я даже и не знал. У вас там, оказывается, творится такое… И до чего же, черт побери, я так хотел после этого всего вас повидать, встретить поближе, вот так, живых, посмотреть вам в глаза и поговорить. И мы вот только вернулись. Друзья и я боялись опоздать. Ведь сегодня 14-е июля. Но еще только стемнело и мы успеем в Париж. И пока друзья готовят машины… я с корабля, и сюда… к Мадлен. В «Здравствуй-Прощай». Бокал вина. Вхожу, и вы… Где мой бокал? (Поднимает бокал). За мой Париж… который бывает таким… Когда-то я дрался, чтобы Париж был таким… Но интересно, почему вы не остались в нем сегодня. Это очень занятно. Но теперь мне это понятно.

         ДОКТОР: - А нам не очень.

         КОЛОМБЕР: - Где мой бокал? Ах, вот бокал… Итак, открыто, как моряку моряки. Давай попроще и грубо. Ну, скажите, где были? Но какая досада, что меня не было с вами. Я бы мог подсказать… я бы вас окунул бы в такую… Филиппинскую впадину… На наделю… на месяц. Я могу и на год… Но, если хотите, то есть возможность и совсем не выплыть… Ну, как мужчины – мужчине… Ну, о чем говорить?.. Ведь жизнь, есть жизнь… Девушки, не подслушивать. Ну, до чего интересно… И прошу со всеми подробностями. Как это развивалось. Где уж стали захлебываться. Когда забыли – где ночь, где день. (И, хлопнув, казалось спящего дядюшку Жака, по плечу). Старик, ты спишь?

         ДЯДЮШКА ЖАК (вскочил): - Давай. Давай. (И уже около выхода). Давай…, дальше. Очень интересно! Только не уходи. Я сейчас, я сейчас… (и исчез).

         КОЛОМБЕР: - Итак – большевики в Париже. Ну, что же молчите? Ну, давайте, раскачивайтесь. Ну, я помогу. Итак, поезд, который идет из этого портового города, прибывает в Париж поздно вечером. Вы выходите из вагона и… Ну, что же… Ах, не хотите… Все ясно. Так я и знал. (К Мадлен). Эй, дура, ты даже не представляешь себе, кого ты сюда впустила… А я тебе расскажу. Смотрите на них. Все смотрите! Они вели себя в Париже так, как когда-то советовал Бонапарт. Он говорил: «Если судьба закинет

177.

вас случайно в какой-нибудь город, где вам противно и скучно, то используйте это, не теряя ни одного мгновения. Изучайте его. Внимательно ко всему присматривайтесь, запоминайте все, ибо кто знает – а может быть наступит время, когда вам придется его брать». Но это у вас не выйдет. Итак, вот… отдавайте концы. И, живо… Нет, они даже опаснее, чем мы думаем. (И, показывая на французских моряков). И забирайте с собой вот этих. Да, да. Для них Франция то же, что и для вас. Для вас это страна чужая. И для них не ближе. Променять этот великий праздник Франции на большевиков, - нет, это не моряки моей родины… Мадлен, я правильно говорю?

         ХОЗЯЙКА: - Я слушаю, слушаю…

(И не спускала глаз с советских моряков, которым предстояло здесь выслушать и не то от него… Французские моряки готовы были броситься на него, и не раз… Но протестующий жест советского моряка, во время умный взгляд обрывал скандал, обрывал крик у французского моряка… Вот так хотели советские моряки, и все это придавало какую-то особенно мужественную прелесть всему их поведению).

         КОЛОМБЕР: - Итак, забирайте. У вас им будет уютнее.

         ДОКТОР (улыбаясь): - Это как же, помилуйте… за что же Вы их так?

         КОЛОМБЕР: - В ваш вулкан… и весь этот ужас… в ваш ад…

         ВАСАДЗЕ (с улыбкой): - Ну, в общем, по-видимому, как я Вас понял, это в ту сторону, где каждый переехавший русскую границу, по слухам у вас, не расстреливается ГПУ только потому, что здесь же на границе съедается вшами без остатка.

         КОЛОМБЕР: - И попробуйте отрицать.

         ВАСАДЗЕ (с иронией): - Да как мы смеем?..

         КОЛОМБЕР: - И пусть они тоже взглянут на то, что когда-то, и мне это передавали, вы сами называли великой Россией, и где уже нет русских, где уже ничего нет, кроме трибун, и откуда исступленно орут на разные голоса кто-то… Что все правильно, что русский – это уже не русский… Орут, что правильно, что в век радио, в век самолетов, в век электричества, расстреляли, как собаку, царя… Что у русских не должно быть родины.

         ДОКТОР: - Как? Что?..

         КОЛОМБЕР: - Вы разгромили семью. В своей жестокости вы не останавливаетесь ни перед чем… И вот, - это самое… чтобы француз не был французом, Франция – Францией… Весь этот ужас еще хотите навязать всем… всему миру… Да. Сюда лезете? Головы оторвем. Не выйдет. Вы сошли с ума. И попробуйте еще отрицать… А ну, оркестр, давай «Здравствуй-Прощай».

(И грянул оркестр. И он, напевая, пошел к девушкам):

Камень создан, чтоб лежать,

Но вода должна бежать,

И цепями кораблей не удержать.

Счастье прячется вдали,

С сотворения земли

То уходят, то приходят корабли.

- «Здравствуй – Прощай…»

(И кричит): - Девушки… Мадлен… Припев… Припев все.

178.

(И он поет вместе с девушками припев, но хозяйка почему то хмуро молчит, и уже подозрительно мрачно ходит взад и вперед за стойкой. Моряки Франции тут же встали, отошли в сторону, оставив советских моряков одних, и о чем-то взволнованно стали между собой разговаривать. Советские моряки, казалось, только несколько побледнели. И вот тут вдруг возник какой-то вначале непонятный стук. Потом стало ясно, что это делал Сташенко. Он выстукивал по столу карандашом и, как бы имитируя свою работу телеграфным ключом, - передавал вслух).

         СТАШЕНКО: - Кронштадт… Кронштадт… Я «Малыш»… Я «Малыш». Мы в маленьком очаровательном приморском городке Франции… В «Здравствуй-Прощай». Очень весело… Очень мило… Есть даже возможность получить по морде.

(Едва заметная улыбка появилась на лицах советских моряков).

         ДОКТОР (тихо): - Н-да… Грустно, господа…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Вот это повернул. И еще поет.

         ВАСАДЗЕ: - Ходит птичка весело по дороге бедствий, не предвидя от сего – ни каких последствий… А, может, мы действительно сошли с ума…

         ДОКТОР: - Грустно… Очень грустно, что, по-видимому, еще для многих здесь, в этих краях, мы более привлекательно выглядели бы все так же с лучиной в избе, на коленях у Иверской, - а не за книгой. Когда читать Белинского считалось государственным преступлением, когда над головами у наших просветителей взбесившиеся, потерявшие свой великий народ бездарные последние цари на Семеновском плацу ломали шпаги, там же и вешали, оттуда же и гнали по знаменитой «Владимировке», забивали в Петропавловку, замуровывали в Шлиссельбурге… губили дело Петра, дело своих прадедов…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - …И уже в век радио, самолетов и электричества безжалостно расстреливали такой гениальный народ перед окнами своего дворца… Ленин был загнан к черту на рога – в Шушенское, а Сталин еще дальше – на Игарку.

         ВАСАДЗЕ (оглядываясь): - Да мы, оказывается, остались одни.

(За столом, действительно, никого, кроме них, не было. И Васадзе берет бокалы, передает их доктору, Алеше Лодейникову, Сташенко. Клевцов и боцман немножко в стороне и, сидя между ними, Васадзе с бокалом в руке и как то по-домашнему тихо говорит):

- Так вот, за то, что мы действительно сошли с их ума…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - За наш расчудесный ад!

         ДОКТОР: - За два маленьких домика в Симбирске и Гори…

         СТАШЕНКО: - За избу Ломоносова…

         ВАСАДЗЕ: - За осень в Болдино…

         ДОКТОР: - За того, кто «Что делать?» писал.

         ЛОДЕЙНИКОВ (Сташенко): - За когда-то известные нам пороги Днепра… За твое село родимое, за твоего батьку, маму, вот такие здоровенные яблоки.

         СТАШЕНКО: - И если нужно, так чтобы были жестокими еще больше.

         ДОКТОР (Сташенко): - А обязательно за твою девушку.

         СТАШЕНКО (к Васадзе): - И за твою.

         ВАСАДЗЕ (к Лодейникову): - И за твою.

179.

(И тихо чокнулись и стали пить. Ваня Клевцов, который до этого жадно во все вслушивался, подсаживается и нетерпеливо)

         КЛЕВЦОВ: - Я тут, что-то не все разобрал, о чем он здесь щелкал. А Евсей Демьянович по-французски сам не очень…

         ПОМОРОВ: - Но, но, ты…

(И вот тут молодые моряки чудесно провели один разговор. Они разыграли его как хорошую партию в теннис, причем выражение лиц у них было почти неуловимо, и жертвой этого разговора сделался чудесный Ваня Клевцов, который почти совсем не понимал по-французски).

         ВАСАДЗЕ: - А что тут не понять. Ну, царя ахнули в Екатеринбурге..

         КЛЕВЦОВ: - Ну, ахнули, и правильно.

         СТАШЕНКО: - Это в век-то радио, самолетов! Вот теперь тебе будет правильно.

         КЛЕВЦОВ: - Но зато царю Петру Великому у памятников цветы сажают. Сам Сергей Миронович Киров за этим следит. Точно! Я видел.

         СТАШЕНКО (тихо): - А кто тебя, собственно, об этом спрашивает? Ни черта не понимаешь, и молчи. Где это ты видел?

         КЛЕВЦОВ: - То есть, как это? Да у нас памятников царю Петру знаешь сколько? Хотите – посчитаю. В Кронштадте – раз…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Ну, подумаешь… Нет, я спрашиваю тебя: царя ахнули в Екатеринбурге или не ахнули?

         КЛЕВЦОВ: - Ну, ахнули…

         ВАСАДЗЕ: - Ты чего же споришь? Может быть ты еще вспомнишь, что в Москве на спуске к Театральной какому-то дьяку памятник еще стоит, что генералов еще до черта понатыкано… Императрицей Екатериной в сквере перед Александринкой тоже, небось, любовался.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Может быть тебя устраивает, что и Кутузову памятник не убрали? А кто он такой? За что?

         КЛЕВЦОВ: - То есть, как это за что? Лев Толстой…

         ВАСАДЗЕ: - Что Лев Толстой? Граф. Ты что это?

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Где твой отец?

         КЛЕВЦОВ: - То есть как это – где? Дома.

         СТАШЕНКО: - Нет у тебя дома, несчастный. Где твоя мать? Где у тебя семья?

         КЛЕВЦОВ: - То есть, как это, нет? Вы что это?

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Может быть ты еще скажешь, что ты русский?

         КЛЕВЦОВ: - То есть как это, черт подери? А кто же я?

         ВАСАДЗЕ: - Но-но, только спокойнее. Может быть скажешь, что Сташенко украинец?

         КЛЕВЦОВ: - То есть как это? А кто же он тогда? Вы что – очумели, что ли? Сташенко, ты кто?

         СТАШЕНКО (спокойно): - Зулус.

         КЛЕВЦОВ: - Это еще что такое?

         ВАСАДЗЕ: - Понял. Садись.

180.

         КЛЕВЦОВ: - Евсей Демьянович. Они что – ошалели?

         ПОМОРОВ: - А Европа? В общем, ставь на бюро. И Европу тоже. Там разберемся!

         КУРЬЯНОВ: - Все. Встали. Пошли.

(Но их останавливают моряки Франции, и тоненький как стилет Люсьен тихо говорит).

         ЛЮСЬЕН: - Нет, нет. Не уходите… Не надо… Все будет очень хорошо. Я убью его.

         РЕЙМОН: - Или я. И это неважно. Во всяком случае, мы вам это гарантируем.

         КУРЬЯНОВ (раздраженно): - Кого? Что? Как раз только этого и не хватает! Анри, Вы, кажется, человек более серьезный…

         АНРИ: - Убью я, конечно. И это так же верно, как-то, что я рыжий.

         ВАСАДЗЕ (что-то увидев): - Знакомый катер.

(Вдали сирена).

         КУРЬЯНОВ: - Наш капитан! (Клевцову). Спуститесь для встречи капитана. (Клевцов исчез). Отлично… Вот сейчас и уйдем.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - А этот попугай – как пить дать – вообразит, что мы струсили его и ушли. Ну, не каторга?

(Между тем, Коломбер, что-то решив, опять пошел к советским морякам. Он шел, напевая песенку, исподлобья поглядывая на советских моряков).

         КОЛОМБЕР: - «Давит душу ночи мрак,

                                  Но всегда найдет моряк

                                  Ту, что светит даже ночью, как маяк.

                                  Руки женские крепки, только помнят моряки,

                                  Что есть на свете и другие моряки…»

(И кричит). Припев… давайте припев… девушки… Мадлен!

         ХОЗЯЙКА: - Ах, ты еще не закончил… Я тебя слушаю, слушаю…

(А сама, как тигрица, ходит, прихрамывая взад и вперед за стойкой. И Коломбер подходит к советским морякам, садится за их стол и говорил устало).

         КОЛОМБЕР: - Ну что же, я жду. (И вынимает и кладет перед собой на стол часы). Вы задерживаете меня. И это невежливо. И не забудьте забрать вот этих. Ну, так чего же мы ждем… Предупреждаю, что не уйду отсюда до тех пор, пока не уйдете и вы. А часы идут. Вот так и жизнь. Будете уходить… идите тише. Рекомендую на цыпочках… В моем распоряжении было всего пять минут… и это было уже давно… А меня уже ждет мой хозяин. Вы видите, что получилось. Вот моя Франция – а это вы. И поэтому я с ним и дружу. А что получилось у вас… Вы перебили богатых и остались одни… И вот с таким пароходом идете дальше, на целый мир… на мой мир. (Показывая на часы). Две минуты осталось… Идете на мою Францию… в мой праздник… на сверкающую мою страну… (И тихо). А я не пущу… Ну, поднимайтесь.

181.

(В это время, в сопровождении Клевцова, поднявшись по каменной лестнице, появилась наверху чудесная молодая женщина в морской форме. Поднялась и остановилась. Она слышала, что говорил Коломбер, уже тогда, когда поднималась. Ее пепельные волосы были открыты. А Коломбер, продолжая ее не замечать, говорил).

         КОЛОМБЕР: - Вы слышите? – а я не пущу. Я горло перегрызу… А вот там, у себя, все, что вам вздумается… Вам все равно погибать. А Франция – это самое лучшее, что есть на всем белом свете. И это только для нас. И это наш праздник, мой, а не ваш… Уходите. А поэтому я за Францию… за мою гордую Францию… за Францию великую, умную…

         ПОМОРОВ: - Ну, а мы так и будем стоять на месте, разинув на все рот, как на какое-то чудо? Какую бы дрянь у вас тут ни состряпали? Ну, правильно.

         КОЛОМБЕР: - И уходите. Уходите, слышите… Вам это вредно… Вы больные дети. Ну, и мечтайте там у себя. Подрастете – узнаете. А из своей ямы не вылезайте, а то ослепнете… Уходите… Вы видите, сколько свету. Взгляните в ту сторону. Там, за Эльзасом и Лотарингией стоит на коленях перед Францией страна, которая еще недавно считалась одной из самых могущественных военных держав во всем мире. А теперь это только ребенок. И это сделала Франция. Теперь вы поняли? Так вот, когда вам будут о чем-нибудь говорить ваши знаменитые комиссары, вспомните капитана Коломбера, его сияющую страну, этот оазис славы, могущества, покоя и процветания. Все. (Прячет в карман часы). Время кончилось. Уходите. Считаю. Раз. Два…

         КАПИТАН (обращаясь к советским морякам): - Кто оскорбил этого человека?

(Коломбер резко обернулся, услышав незнакомый женский голос, и увидев девушку-капитана, удивленно застыл).

         КОЛОМБЕР: - Мадлен… А, Мадлен…

         ХОЗЯЙКА (уже забравшись на стойку с ногами): - Мадлен сама не видела ни черта подобного за всю свою длинную, как канат, собачью жизнь.

         КУРЬЯНОВ (приподнимаясь и козыряя): - Смею Вас, капитан, уверить, что мы не были причиной подобного оскорбления.

(Сзади, среди дам Коломбера раздался смешок. Мадлен, услышав это, схватила попавшую под руку бутылку, но дамы уже с визгом, как ветер, вынеслись из кабачка. Тогда, обращаясь к Коломберу, девушка-капитан произнесла).

         КАПИТАН: - Меня интересует только одно. Вы твердо знаете, в какой стороне находится страна, о которой Вы смеете так говорить?

(Молчание)

         ВАСАДЗЕ: - Вот по этому поводу между нами произошел даже маленький разговор, в котором мы и пришли к выводу, что капитан едва ли даже располагает теми сведениями, а именно – о Советском Союзе, чем, скажем, когда-то располагал Геродот.

(Коломбер повернул голову к Мадлен и как бы молчаливо спрашивал ее, что делать).

182.

         ХОЗЯЙКА: - Ну, что смотришь? Выгребай. Или не выгрести?

         КОЛОМБЕР (козыряя капитану-девушке): - Таких, как я, Вы найдете здесь много. Я сказал только то, что чувствую, что думаю я… Я, сын Франции, который любит свою страну и гордится ею больше всего на свете.

         КАПИТАН: - Ответа я так и не слышала. Но это неважно. (И сделав несколько шагов по направлению к Коломберу и остановившись невдалеке от него, тихо, но четко произнесла). Мы, капитан, с пленными во время гражданской войны обращались лучше, чем Вы с гостями на вашей земле. Да, да…

(Она сказала это очень просто и, окинув вокруг себя взглядом, обращаясь к советским морякам, с едва уловимой иронией произнесла):

         КАПИТАН: - Так вот это и есть «Здравствуй-Прощай».

(Хозяйка, услышав это, вздрогнула как от удара и застонала).

         ПОМОРОВ: - Да, это и есть.

         КАПИТАН: - На корабль. Прощайтесь. Хватит.

         СТАШЕНКО: - И домой. Скорей домой. Домой хочется, капитан, как никогда.

         ЛОДЕЙНИКОВ (пожимая обеими руками руку Филиппа): - Жду. В наш расчудесный ад… А? Погуляем… Пылище, грохот… здорово! Ну, пожалуйста.

         КАПИТАН: - Пошли.

         ХОЗЯЙКА (вдруг что-то разбив, не своим голосом): - Нет, стой!.. Не пущу!

(Бросается из-за стойки к советским морякам. Пенно даже завизжал от восторга).

         ПЕНО: - Браво… Браво, хозяйка!

         ХОЗЯЙКА: - Вы ошиблись. Такого «Здравствуй-Прощай» еще никогда не бывало. «Здравствуй-Прощай» вы увидите только сейчас. (Попутно к Коломберу). Ну, топай ко дну, топай. Теперь ты у меня держись. (И загораживая выход советским морякам). Не пущу. (Французам). Французы, не выпускать! (И французские моряки и девушки начинают уговаривать советских моряков). Нет, это не дело! Оскорбить гостей, капитан, в «Здравствуй-Прощай» - это не дело. Куда?.. Французы, не выпускать! (Французские моряки и девушки становятся стеной и плотно загораживают выход). Держать так.

         КАПИТАН: - Но позвольте…

         ХОЗЯЙКА: - Молчать. Здесь я хозяйка. И по-моему встреча только еще начинается. (И как бы впервые увидев стол). О, ужас… Это вот так встречали своих гостей моряки! Как это я могла допустить?! Где я была? На колени, негодяй. Все наверх. Аврал. (И вот тут раздался неистовый свист ее боцманской дудки). Все наверх.

         ПЕНО (бьет исступленно в колокол и восторженно орет): - Все наверх!

(Со всех сторон неслись официанты и те, кто работал на кухне. И Мадлен орала, как сумасшедшая).

183.

         ХОЗЯЙКА: - Аврал! Это что за цветы? (Бросается к столу и швыряет в море цветы). Это что здесь за стол?! (И начинает расшвыривать стол). Чтобы я это больше не видела! Другой стол сюда! Другие цветы. Все другое. Вот это самые дорогие мои гости. Угощаю я. Угощает «Здравствуй-Прощай». Из особых запасов. Платит хозяйка.

(И началось что-то неописуемое. Официанты и все, что находилось в «Здравствуй-Прощай», носились как угорелые. Они сталкивались друг с другом, падали).

         КАПИТАН: - Нет, подождите… позвольте… Мы…

         ХОЗЯЙКА: - Молчать. Я здесь хозяйка. Теперь вы мои гости. И вы увидите «Здравствуй-Прощай» таким, какого вы не забудете никогда в жизни. (И, увидев Коломбера). А этого проводить! (Кричит). Оркестр. Капитан Селестен Коломбер оскорбил моих личных друзей. Оркестр, проводить капитана!

(И что-то страшное грянул оркестр. Тут мяукали коши, визжали псы, кудахтали курицы, слышались петухи. Коломбер остолбенел).

         КОЛОМБЕР: - Ты что это?

         ХОЗЯЙКА: - Нет больше дружбы с вами у «Здравствуй-Прощай». Нет больше у старой Мадлен приятеля-капитана. Какой позор!

(И перед ней уже был новый стол. И она распоряжалась. И этот стол уже накрывали какой-то роскошной скатертью. Другие блюда несли к этому столу потоком. И она показывала, где их ставить. Чудесными цветами она его украшала и продолжала с Коломбером свой диалог).

         КОЛОМБЕР: - Ты понимаешь, что делаешь?

         ХОЗЯЙКА: - Все понимаю, все… А как же. Завтра все моряки будут знать, как встречал моряков из далекой земли капитан Селестен Коломбер. Вот это я понимаю цветы!

         КОЛОМБЕР (смотрит на часы и к оркестру): - Замолчите, или я разнесу… все…

         ХОЗЯЙКА: - Давай, давай… Ха-ха… А завтра узнают все моряки и встретив Вас, капитан, в море, приветствуя, они будут поднимать на свои мачты портки… (Заглянув на стол). Ну, кажется, и все. (И официантам). А что за вид? И тут же назад… (Официанты сорвались и унеслись. И, взглянув еще раз на роскошный стол). Да, теперь уже то. Пенно, сюда! (И Пенно уже около нее). Посмотри на стол.

         ПЕНО: - Вы, хозяйка, волшебница.

         ХОЗЯЙКА: - А теперь посмотри на меня.

(И Пенно стряхнул с нее какие-то пылинки и что-то поправил).

         ПЕНО: - Уже, хозяйка.

         ХОЗЯЙКА: - Пошли.

(И оба пошли: какие-то милые и забавные. Приблизившись к советским морякам, хозяйка, улыбаясь, произнесла).

184.

         ХОЗЯЙКА: - Ну, Филипп, теперь представь нас капитану.

         ФИЛИПП: - С удовольствием. Вот это и есть Мадлен. Наша старая Мадлен, сама старый моряк и наш приятель – хозяйка этого любимого нами местечка у самого океана.

         ХОЗЯЙКА: - А это Пено.

         КАПИТАН: - Очень приятно. Но мы…

         ХОЗЯЙКА: -   Нет, нет, ни слова. (В это время у стола уже появились, как из-под земли, возвратившиеся официанты. Они все были уже в другой одежде, которая одевалась, по-видимому, только в особых случаях). Ах, вот. Уже можно к столу.

         КАПИТАН: - Вы даже не хотите выслушать нас.

         ХОЗЯЙКА: - Не обижайте. Я знаю, - я маленький человек… Но я очень люблю свою Францию и не выпущу вас от ее берегов с тяжелым к ней чувством.

         ФИЛИПП: - Да, да. И мы просим.

(И капитан первая пошла к столу. Остальные за нею. И Мадлен посадила ее на самое центральное место. Сама налила ей вино. Официанты наливали другим).

         КОЛОМБЕР (срываясь с места): - Нет, этого я вам не дам. Это мой праздник. И он не для вас. И я вам его испорчу.

         ХОЗЯЙКА: - А ну, только попробуй.

         КОЛОМБЕР: - А вот увидишь. Я вызову сейчас…

         ФИЛИПП (как будто бы ждал: - Кого? Вам телефон? Прошу за мной. Телефон там…

(И тут же предупредительно открыл дверь, которая вела в закрытое помещение ресторанчика. Все видели, как Коломбер на мгновение замер. Он явно оговорился. Но тут вмешалась Мадлен).

         ХОЗЯЙКА: - Но слово сказано.

(И Коломбер переступил порог. Филипп за ним. И дверь закрылась).

         ХОЗЯЙКА: - Вот и попал. (Кричит). Пено, внимание. Ты будешь подсчитывать.

         ПЕНО (из-за стойки): - Есть, хозяйка. (И схватил счеты).

         ХОЗЯЙКА: - Убыток беру на себя.

         ПЕНО: - Так и запишем.

         ХОЗЯЙКА: - Оркестр, играть. Поднять флаг.

(И именно в этот момент за стеной, за дверью, которая вела в закрытое помещение, что-то рявкнуло, а потом так грохнуло, что все оцепенели, кроме Пенно и хозяйки… А затем такое пошло… Тут же грянул оркестр и зазвучала чудесная музыка, торжественно пополз вверх развернутый ветром океана над «Здравствуй-Прощай» флаг, а за стеной гремела брошенная на пол посуда, что-то еще и еще что-то… о чем не мог, по-видимому, сразу догадаться маленький деловитый Пенно, который мгновенно прикидывал в уме, что бы это такое могло быть, и щелкал счетами, и даже он иногда вздрагивал, потому что за стеной так дрались и в таком великолепном стиле, и так хлестко, что иногда даже ему было страшно сидеть за своей стойкой. Причем, советские моряки просто не знали, что и делать. А хозяйка, обращаясь к девушке-капитану, ухаживая за ней, подает ей кушанья и, ни на одну минуту не останавливаясь, продолжает говорить, сопровождая весь этот ужин своим монологом).

185.

         ХОЗЯЙКА: - Ну, видите, как все хорошо. Ну, я вас прошу, кушайте, кушайте. Не обращайте внимания. Вы огорчены… Ну, что мне делать? Ну, что мне делать… скажите. Такой позор… Капитан… Это я виновата, что я пустила, капитан… Но даже я не думала, капитан, что они там уже до того дошли… Тут что-то не от моего ума. (Французским морякам). Плохо угощаете наших гостей. (И опять к девушке-капитану). Вот это прелестное вино. Вы, я вижу, опять задумались. Ну, простите меня. Простите за все и даже за то, как говорю… Но Париж – это там… Версаль и Сорбонна – это тоже там… там и другой язык, и другая Франция…, а здесь океан… Здесь другая жизнь… Здесь грубые моряки… Здесь свой «арго» и свои законы… и поэтому не будем мешать. Не огорчайтесь. Так надо. (И, показывая на флаг). И я нарочно подняла этот флаг. Это значит, что на всех кораблях, которые стоят в эту минуту на нашей гавани, уже знают… смотрите… вы видите, как уже семафорят друг другу все корабли… о том, что в «Здравствуй-Прощай» кого-то сейчас бьют и, конечно, не зря, и если уж бьют, так бьют так, как могут бить только в «Здравствуй-Прощай». (За стеной грохочут так, что маленький Пенно успевает только записывать). Карту мира сюда! Нет, только подумать, что сейчас бьют того, которого никто и никогда до сих пор не лупил, - а бил только он. И это у Филиппа дебют. И я немножко волнуюсь… Но я надеюсь. Ведь так бывает – «хороший моряк может быть и дурак», как говорил мой прадед, мой дед и отец, и говорю это же я, - что и дурак обязан знать, что «Здравствуй-Прощай» - не кабак. Да, да… (Перед хозяйкой два официанта стремительно разворачивают карту мира, звучит музыка и ни на секунду не останавливаясь, как адмирал, она показывает по карте и говорит). Вот это мир. Вот это я. Вот это «Здравствуй-Прощай», моряки. Ну, давайте, догоним плывущие сейчас корабли… Пошли! Ну, где хотите? Вот Тихий или Великий океан. А это вон он (и показала в сторону океана, на берегу которого был «Здравствуй-Прощай»). Взойдем на палубу любого плывущего корабля и вы увидите, узнают ли моряки этого корабля меня. (Официантам). Где ананасы? Бананы сюда. Все, все сюда, что привезли мне сегодня с кораблей моряки. (Опять к карте). Ну, вот Гавайские острова, и там друзья «Здравствуй-Прощай», и у меня. Вот вам Калькутта. В сумасшедшем Шанхае вы услышите обо мне, в порту на каждом углу, у любых корабельных сходней. Да понимаете ли вы, куда вы пришли? Нет, вы ничего не понимаете… Ну, а сколько друзей у «Здравствуй-Прощай» хотя бы на Суматре? Где она стерва? (Не нашла). Ну, и плевать. Нет, это Гонконг. Тоже местечко. Ах, вот Сидней. Одна из лучших гаваней мира. Ну, и черт с ней. Попрем в Америку. Вы что смеетесь? Прошу всех встать… Здесь был Наполеон. Нет, вру. Садитесь. Но Байрон был… сидел, писал… Здесь был Бальзак… бывал Стендаль, Гюго, Золя… (Опять к карте). Ну, вот. Вот это – Огненная земля, и о том, что я говорю, вам подтвердят даже там, черт подери. Как любят «Здравствуй-Прощай», меня. (Официантам). Убрать. (Официанты исчезают с картой). И еще как полюбите вы и запомните это… И «Здравствуй-Прощай»… И эту дуру старую… (И за стеной трижды грохнуло так, что все обернулись).

         ПЕНО: - А что это, хозяйка?

         ХОЗЯЙКА: - Деда буфет… фамильный сервиз… и, кажется, мой туалет. А все равно, бей!.. Так вот, я и говорю – и еще как полюбите… да, да, вы – меня, старого моряка, с искалеченной ногой. Она превратилась в кашу, когда много лет назад я загремела с мачты на бриге, где плавала со своим мужем… Это было еще в прошлом, девятнадцатом. А сейчас уже третье десятилетие нового века. Капитан, ну что мне делать? Называется, дожила! Я люблю море и люблю эти здоровенные открытые рожи… Таскать тюки, капитан, чтобы быть около них. А нога, капитан. Что делать с ногой?

186.

(И, хлопая по плечам и дергая за волосы моряков Франции, она кричала). Может быть, посоветовали бы, молокососы, куроходы… кашалоты… Ну, чего улыбаетесь? И вот я смотрю на них, капитан, и смеюсь и плачу, и вспоминаю своего дорогого деда Жака Фару. Когда он все чаще и чаще стал встречать в океане пароходы с трубой, так он сказал своим морякам… «Все кончено, моряки. Нам больше здесь делать нечего. Скоро в океане разведут бульвары и разведут цветники, и все будет как в городах. И негодяи, которые будут плавать на этих дымящихся пароходах, будут называть себя моряками». Так сказал он и заплакал. И плачу я. И как не плакать, ведь корабль в море, ведь кругом вода, а в корабле топится печка, над печкой кипит котелок, в котелке пар, пар вертит какие-то колесики, и эта баня двигается и называется пароходом. Ну, задавите меня. Ну, вот я и разволновалась.

         АНРИ: - Ну, только не пить.

         ХОЗЯЙКА: - Молчать. Теперь уже не остановите. Пенно, приготовьте мне мой «специаль».

         ПЕНО: - Есть, «специаль». (И крошечный Пенно тут же из множества банок и склянок стал приготовлять какой-то сложнейший напиток).

         ХОЗЯЙКА: Так вот, я и говорю, моряки. Вот здесь была когда-то железная тумба. У моего покойного мужа, лет двадцать с лишним назад, был один друг, тоже русский моряк. И поверьте – непьющий, и который плавал у вас на корабле… Ах, вот и вспомнила, он назывался «Потемкин». А потом он попал сюда. И когда этот ваш моряк приходил к нам, он садился вот на эту тумбу, рассказывал нам по ночам о вашей стране, которая была тогда совсем не такая, потом что-то хорошо читал. И все твердил: «Будет буря… Я верю, что будет буря». Вот в честь его мы и назвали этот напиток.

         СОВЕТСКИЕ МОРЯКИ: - Как… как вы назвали?

         МОРЯКИ ФРАНЦИИ: - «Будет буря». Она и назвала этот напиток «Будет буря»…

         ХОЗЯЙКА: - … который приготовляется из старых канатов, вот таких ржавых гвоздей, русского спирта, селитры и немножко пироксилина и чуточку коньяка.

         ПОМОРОВ (толкнув Васадзе, тихо и серьезно): - Ничего не понимаю. И между нами: вначале я просто видеть ее не мог. А сейчас она уже начинает меня как будто бы даже и волновать…

         ХОЗЯЙКА: - Готово, Пенно? (Васадзе). А Вы не верите и смеетесь. Ну, подтвердите, моряки, что глотать «Будет буря» на двух побережьях Франции могу только я. А ну, Пенно. (Пенно подал ей этот сложнейший напиток). Где музыка?

(И звучит музыка, и под эту музыку хозяйка берет и на глазах у всех начинает глотать, как воду, и кому-то из моряков).

         ХОЗЯЙКА: - Ну, вот, немножко на дне… ну, ты попробуй, кажется самый крепкий, ну, давай…

(И один моряк берет, немножко отпил и тут же тихо заскулил, как собака, вытаращил глаза и пошел… и вместо двери вышел в окно… И говорит Мадлен, не останавливаясь).

         ХОЗЯЙКА: - Вот видите, что бывает, когда плавают не под парусами. Бред. (И к Поморову). Ну что, боцман, видал? Пенно, приготовьте-ка мне еще.

(В это время, как сноп, грохается на пол еще один моряк).

187.

         ХОЗЯЙКА (свистит в свою дудку и орет): - Убрать с палубы!

(Что и проделывается тут же официантами, которые приподняли и понесли моряка).

         ПОМОРОВ (явно в полной растерянности. И к Анри): - Виноват… А этот, собственно, чего?

         АНРИ (на ухо): - Там в стакане осталась одна капля – так он попробовал.

         ПОМОРОВ: - Гм… Вот так фриштик. (Клевцову). Но что она пьет? Что бы это могло быть? Это просто даже научно интересно.

         ХОЗЯЙКА: - Так, на чем мы остановились? Ах, да, Пенно, приготовил?

         ПЕНО (кричит издали): - Готово, хозяйка!

(И Пенно только хотел ринуться из-за стойки с бокалом в руке к хозяйке, но его перехватил показавшийся в дверях Филипп, который вырвал у него бокал, швырнул его в океан. Пенно тут же подал ему пиджак, и Филипп, поправляя пилочкой ногти и направляясь к морякам, как ни в чем не бывало, говорил хозяйке).

         ФИЛИПП: - И сейчас же уйди. Провались к черту! Я кому… (И что-то даже схватил. Хозяйка – в сторону. Советским морякам). Вы, моряки, извините нас за нее. Ну, расскажите нам что-нибудь про себя. О вашей стране, о ваших героях, о России хоть всего несколько слов.

         КАПИТАН: - Ну, что вам сказать? (И улыбаясь).

«Умом России не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать, -

В Россию можно только верить».

         ФИЛИПП: - А как это перевести? Я не понимаю.

(Смущенный Сташенко берется это объяснить).

         СТАШЕНКО: - Ну, як вам сказать… Це такая страна. И це такой гениальный народ… Ну, як вам сказать… Ну, чего же тут не понять?.. Ну, значит…

         ФИЛИПП: - А как вот это перевести?

         ПОМОРОВ: - Не трогайте его, не трогайте. Это он пока по-украински. Тихо. Сейчас, сейчас дойдет. Давай, Сташенко, давай. Эх, не язык, а песня! До чего я люблю его…

         СТАШЕНКО: - Ну, значит, це такая страна… (И вдруг смутившись как девушка). Нет, не могу, звеняйте… Понимаю, но не могу. Да и они сами не смогут вам это объяснить.

(Громовой хохот русских, и они это подтверждают. Лодейников обнимает Сташенко).

         ДОКТОР: - Но скажем в сторону: вот когда сегодня перед рассветом поезд уносил нас из Парижа и его море огней все дальше и дальше удалялось от нас, я не выдержал, отвернулся от окна и увидел, что у всех вот этих большевиков – и можете в этом не сомневаться! – так же как у меня у всех стояли на глазах слезы. И я понял: мы прощались со старой Францией, которая нас больше знала, которая больше хотела понять нас, где были чудесные монографии о гениальном Лермонтове, - а сейчас его даже не читают, так

188.

же как не читают и Пушкина, - а ведь и на них тоже, так же и на Некрасове, воспитывалось великое поколение большевиков. Маяковский у вас просто плохо переведен. Вы не знаете, кто такой Батюшков. Ну, что вы можете рассказать о Шевченко? О Ломоносове, Чернышевском и Щедрине не вспоминают у вас сегодня даже случайно. А без этого едва ли можно понять…

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Но вот скажите… Ну, кто это написал? – «Эх, кони, кони, что за кони…»?

         ВАСАДЗЕ: - Нет, еще выше возьми.

         ЛОДЕЙНИКОВ: - Есть выше взять…

         ВАСАДЗЕ: - «… не молния ли это, сброшенная с неба…»

(И Лодейников стал читать. Старый доктор стал слушать его, как слушал старик Державин мальчика Пушкина. Боцман Поморов, взволнованный, с силой потирал одну руку о другую. Сияющий Васадзе беззвучно повторял вслед за Лодейниковым знакомые ему слова. Сташенко и Курьянов смотрели куда-то перед собой, как будто бы видели вдали что-то родное, незабываемое. Затаив дыхание, слушала даже Мадлен… Пенно тихо, на цыпочках, приближался к советским морякам и, казалось, вслушивался в каждую букву. А Алеша Лодейников вдохновенно читал).

         ЛОДЕЙНИКОВ: - «… не молния ли это, сброшенная с неба. Что значит это наводящее ужас движение. И что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях. Эх, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах. Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке. Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная богом… Русь, куда несешься ты, дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства…». (Пауза).

         ВАСАДЗЕ: - Ты опять встал.

         ЛОДЕЙНИКОВ (как бы очнувшись): - Не может быть. А я-то думаю, чего это я заорал… (И опять тихо). Итак, Пикассо? А? Что?

         ФРАНЦУЗЫ И ПЕНО: - Нет, нет… подождите. А как это перевести… О чем это, расскажите.

         ПОМОРОВ: - Это, мил-человек, лет триста рассказывать нужно, и то, пожалуй, не уберешься.

         ВАСАДЗЕ: - Вот я вам напишу это слово в слово по-русски… (и пишет).

         ФРАНЦУЗЫ И ПЕНО: - Да, да… а мы это дадим… мы сами, мы это переведем. Мы это выучим…

         ДОКТОР: - Ну, чем не встреча! Прелесть, чудесно как получилось. И если вы еще в заключение уговорите Евсея Демьяновича что-нибудь вам спеть…

         КАПИТАН: - Да, да, правильно. Уговорите спеть его.

         ФРАНЦУЗСКИЕ МОРЯКИ: - Спой, боцман, спой какую-нибудь красивую песню. О герое каком-нибудь спой.

         ПОМОРОВ: - Ну что ж, можно.

         ХОЗЯЙКА: - А песня есть? Песню давай!

         ПОМОРОВ: - Для Вас спою. Только я люблю все сам… и петь, и играть сам.

         ХОЗЯЙКА: - Машину сюда. Машину… И песня есть! Как хорошо. О чем песня?

189.

(И пока вытаскивали на середину сцены рояль французские моряки, боцман снял пиджак и, засучив рукава, объяснял это так).

         ПОМОРОВ: - Собственно, в основу ее заложено – темные, хоть глаз выколи, украинские ночи, четырнадцать держав, которые лезли на нас… осатанелые пулеметы, вот такой шпик… белый, как вата, хлебушко, холодный арбуз. Отряд моряков. Их командир Железняк. Были окружены. Дрались как львы. Погибли, но не сдались… И вот это главное. А вот и песня.

(И старый моряк потрясающе, как-то по-особому, по-морскому, аккомпанируя себе же своими здоровенными волосатыми лапами, запел. Над океаном, над сверкающим городом понеслась чудесная песня).

         ПОМОРОВ: - В степи под Херсоном

                                Высокие травы…

                                В степи под Херсоном

                                Курган…

И т.д.

(Все сидели, затаив дыхание и слушали, как звучала эта песня в необычном исполнении старого моряка. Затем где-то вдали заревела сирена парохода. Но ее никто не расслышал. Все сидели молча).

         ФИЛИПП: - Какая песня…

(Вот в это время и появился в дверях Коломбер. Его физиономия выглядела так, как будто по ней били словно по наковальне. Одежда была разорвана чуть ли не в клочья. От прежнего вида не осталось следа. Хозяйка едва вымолвила).

         ХОЗЯЙКА: - Вот это работа. (И крикнула). Спустить флаг!

(И пополз вниз по флагштоку флаг. Коломбер стоял в дверях и пошатывался. Все ждали, что будет).

         КОЛОМБЕР: - Кто здесь?

         ХОЗЯЙКА: - Филипп, додай ему. И приоткрой ему хоть один глаз.

         КОЛОМБЕР (понял): - А… (И, шатаясь подходит к советским морякам и девушке-капитану и говорит). Я объясню… Меня удалось так разбить потому, что я в это время думал о вас… потому что я, действительно, немножечко виноват. И это мешало. Я прошу в этом не сомневаться. Я сожалею… (Ищет). Но где же он? Этот… (подходит к Филиппу). Откуда ты? Кто ты?

         ХОЗЯЙКА: - Клянусь, черт подери. Скажи и мне, откуда ты появился, Филипп. Отойди от него, Коломбер. Иди, гуляй. Праздник только еще начинается.

         КОЛОМБЕР (медленно повернулся в сторону хозяйки): - Ну, подожди.

190.

         ХОЗЯЙКА: - А ты вполне уверен, что перед тобой стою я? Ой, что он с ним сделал. (Восторженно). Ну где же, кроме как в «Здравствуй-Прощай», могут так излупить! Ну где, покажите. Карту мира сюда!

         ФИЛИПП: - Довольно.

(В это время раздалась еще сирена парохода. Капитан поднялась).

         КАПИТАН: - Ну, нам пора. Это сирена с нашего судна. Прощайте, товарищи.

         ФИЛИПП: - Как? Уже?

         ХОЗЯЙКА: - Уже в океан?

         КАПИТАН: - Пора в океан.

         ХОЗЯЙКА: - Ну, как же так… Я вам мешала…

         КАПИТАН: - Нет, милая хозяйка, Вы не мешали… Прощайте… От всей души спасибо… вам.

         ХОЗЯЙКА: - Нет, стойте… Как же так… Вы мои почетные посетители… Вы что, платить? Вы что, оскорблять? Ну, не надо…

         ФИЛИПП: - Мы рассчитаемся сами… не обижайте…

         ХОЗЯЙКА (Филиппу): - Вот твой задаток. (И бросает ему деньги). Я… я старый моряк… Это мои гости. Пенно, книгу сюда. Это мои почетные посетители, и если можете в почетную книгу «Здравствуй-Прощай» хоть несколько слов… (Пенно тащит огромную книгу). Вот сюда, пишите…

         ПОМОРОВ: - Ну, первый я.

         ХОЗЯЙКА: - Да, да, товарищ…

         ПОМОРОВ: - Да запомни же, наконец… Поморов. А чем?

(Ему подали ручку, он сел, стал писать, и то, что выводил, вслух говорил).

         ПОМОРОВ: - Я раньше Вам не доверял, гражданка Мадлен, но теперь Вы произвели на меня обратное впечатление. Будем друзьями. Поморов. (И, помолчав, написал). Постскриптум. Чуть не забыл. Апропо, кстати. А название этого зелья «Будет буря» нахожу идеальным.

         СОВЕТСКИЕ МОРЯКИ (хохот): - Браво, браво… Есть над чем призадуматься.

         ХОЗЯЙКА: - Товарищ.

         ПОМОРОВ: - Евсей Поморов.

(И они обнялись).

         ХОЗЯЙКА: - Никогда я не забуду. Ну, вот я и разволновалась. Пенно, «Будет буря».

         ПЕНО: - Есть – «Будет буря».

         КАПИТАН: - И мне писать?

         ХОЗЯЙКА: - Да, да, капитан… Мой лучший гость – и вот здесь, на новой странице…

191.

         КАПИТАН (задумалась, потом начала писать и вслух говорить): - Морякам Франции, во главе с Филиппом, милой доброй Мадлен… (и через паузу) и капитану шхуны «Не тронь меня» Селестену Коломберу. (Коломбер вздрогнул и поднялся). Прощай, Франция, прощай чудесная сверкающая страна. Мы уходим на родину. Спасибо, Мадлен, спасибо, Пенно. Спасибо, друзья, за встречу. Нашего друга Филиппа и остальных друзей нам кажется не в чем особенно убеждать, они и без того нас поймут. Но капитану шхуны «Не тронь меня» все-таки, следует сказать на прощание. (И прекратив писать, положила перо и обращаясь прямо к Коломберу, просто и тихо говорит). Капитан, мы слышали Ленина громче, чем Вас. Мы ближе, чем Вас, видели Сталина. Вы даже представить не можете, как Вы смешны в наших глазах. Вы не имеете ни малейшего представления о нас. Вы знаете, что о Вас я даже не расскажу у нас на родине никому. Я серьезно… И еще вот! Я что-то не верю Вам. Вы говорите, а мне кажется, что Вы сами не верили тому, что говорили. Другие – да, но не Вы. Сейчас я даже не уверена, права я в этом или не права… (И вот только тут берет перо и пишет опять)… Но пройдут годы… и от нас другие пойдут корабли, большие чудесные корабли. И может быть, мы встретимся. И обещайте тогда все это повторить. Выйдет у вас тогда так, или не выйдет… Очень любопытно…

         ДОКТОР: - Вот под этим и мы все подпишемся.

(И все подписались. И девушка-капитан встала, на глазах у всех подошла к растерявшемуся Коломберу и протягивая ему руку, просто сказала).

         КАПИТАН: - Прощайте.

         КОЛОМБЕР (козыряя): - Селестен Коломбер. Капитан шхуны «Не тронь меня».

         КАПИТАН: - Да, да, узнаю… Ну, давайте же руку, прощайте… Ну, вот так… Пошли, товарищи.

(Все стали спускаться в сопровождении моряков Франции вниз по лестнице. Боцман уходит последним).

         ПОМОРОВ: - Прощайте, гражданка Мадлен.

         ХОЗЯЙКА: - Прощайте… Нет… Я не могу…

         ПЕНО (подбегая с бокалом): - Готов, хозяйка.

(Но вдруг боцман берет у маленького Пенно здоровенный бокал… У хозяйки перехватило дыхание. И боцман поднял бокал и, обращаясь к Коломберу).

         ПОМОРОВ: - За Вас. За ваше счастье и обязательно за нашу встречу в будущем! (И выпил как воду, и к Пенно). И давай еще, только скорее. (Пенно стрелой к стойке).

         ГОЛОСА СНИЗУ: - Боцман, скорей. Давай скорей.

         ПОМОРОВ (уже фальцетом): - Сейчас, сейчас…

(Хозяйка стояла оцепенев, не двигаясь с места и потеряв дар слова. И вот уже Пенно опять с новым бокалом в руке перед боцманом. Боцман взял у него тут же и этот бокал, выпил опять все и, повернув и показав, что ни капельки не осталось, сказал грустно и тихо).

         ПОМОРОВ: - Типичный квасок, и все.

(И тут уже хозяйка без чувств грохнулась на пол, и уже боцман тут же вытащил из кармана свою дудку, свистнул и заорал).

192.

         ПОМОРОВ: - Убрать с палубы!

(Крякнув пошел, как ни в чем не бывало. Но хозяйка вскочила, она уже орала).

         ХОЗЯЙКА: - Ура! Ко мне. Все ко мне!

(Она орала, бегала взад и вперед как очумелая по ресторанчику и исчезла за дверью, которая вела в закрытое помещение, затем выскочила оттуда со всей своей кухней, со всеми своими слугами, поварами и, подбежав к набережной и показывая в ту сторону, в которую удалялись катера, она орала).

         ХОЗЯЙКА: - Вот тот… Красивый… идеальный… С усами… Он так пьет… Нет, я этого не переживу…

(И опять она теряла создание, ее подхватывали, и со стороны гавани опять раздавался свист боцманской дудки и приглушенный крик боцмана: «Убрать с палубы!». А затем доносилось пение советских моряков, которые уходили на катерах все дальше и дальше… Снизу по каменной лестнице поднимались моряки Франции и выстроившись вдоль стенки, стали махать удаляющимся морякам своими шапочками).

         ФИЛИПП (Коломберу): - Ну, капитан. И чтобы не было здесь вашей ноги.

         КОЛОМБЕР: - Я говорил то, что думаю. Я могу повторить, что таких как я, здесь немало…

         ФИЛИПП: - Сегодня Вы пьяны. Я найду Вас когда-нибудь в более трезвом виде и докажу Вам, насколько Вы глупы… и мы поговорим.

(И в это время увидев, что усыпанный огоньками маленький пароход пошел в океан, моряки Франции закричали).

         МОРЯКИ: - Они пошли в океан.

         ХОЗЯЙКА: - Музыку… музыку…

(И зазвучала тихая музыка. Действительно, вид этого парохода на фоне сияющей страны был просто плачевный. И Коломбер пьет, подходит к набережной, смеется и говорит).

         КОЛОМБЕР: - Но вы посмотрите сами, эта дырявая шлюпка… которая сбирается перевернуть мир, и моя сверкающая Франция в день победы. (И через паузу). Но она… моряки, вот чего вы не поняли… Этого я еще не видал… И куда она поплыла? Ведь погибать поплыла. Их же разобьют.

         МОРЯКИ ФРАНЦИИ: - Они что-то передают по семафору… Смотрите, читайте же. Коломбер – это Вам.

         КОЛОМБЕР: - Что такое?

         ФИЛИПП (читает): - Представляем себе в этот момент капитана шхуны «Не тронь меня», который, наверное, опять говорит о нас всякие гадости. (И Филипп стал широко семафорить руками, и передает). Совершенно правильно.

         ХОЗЯЙКА: - Ох и молодец баба. Ох и молодец. Смотри, смотри… Она опять что-то семафорит…

         МОРЯКИ ФРАНЦИИ: - Читай… Читай, Филипп…

         ФИЛИПП (читает): - «Были бы люди и была бы такая страна, как наша…, а корабли построим… Пусть посмеется пока. Привет. Капитан».

193.

         ХОЗЯЙКА (потирая руки): - Опять по морде…

(И вдруг Коломбер стал семафорить руками. И то, что передавалось, повторял вслух).

         КОЛОМБЕР: - «Неужели никогда больше не встретимся? Наша страна будет еще лучше! Ведь погибнешь. Не уходи от меня: вас разобьют. Останься со мной. Увидимся еще раз или нет?». (И застыл, всматриваясь).

         ФИЛИПП: - Передают.

         КОЛОМБЕР (читая): - «Ну как же, капитан. Обязательно. А может быть, и нет».

(Коломбер застыл, не спуская глаз с удаляющегося корабля).

         ФИЛИПП: - Какая девушка! Неужели я ее никогда не увижу?

         ХОЗЯЙКА (Коломберу): - Ну, разве ты человек? Какую женщину ты оскорбил! Каких моряков ты обидел…

(А Коломбер стоял, не спуская глаз с корабля, и вдруг стал спокойно, медленно раздеваться, сбрасывая на пол одежды).

         ХОЗЯЙКА, МОРЯКИ: - Ты что? Вы что? Что Вы хотите?

         КОЛОМБЕР (продолжая раздеваться): - Проплыву несколько миль. Провожу ее немножко…

(И он отошел и, рванувшись с места, в два прыжка очутился около края набережной и, страмплинив, он – красивый, полуголый, пошел в воду, и тут же послышался внизу глухой всплеск воды. Хозяйка, бросившись к краю набережной, кричит вслед).

         ХОЗЯЙКА: - А, сукин сын… Допекла тебя все-таки хоть одна. Нашлась такая на свете…

(В сопровождении рабочих-докеров, врывается дядюшка Жак и кричит).

         ДЯДЮШКА ЖАК: - Где он? Дайте его разорвать…

(Хозяйка показала рукой в океан).

         ФИЛИПП (хозяйке): - А ты не находишь, что и здесь нужно было бы проучить этого дурака?

         ХОЗЯЙКА: - Кто ты… Скажи. Черт.

         ФИЛИПП: - Наперерез.

         ХОЗЯЙКА: - Давай.

         ФИЛИПП: - И я первый доплыву до ее корабля!

(И теперь Филипп, ринувшись с места, в два прыжка очутился около края набережной и страмплинив, еще красивее пошел в воду).

         ХОЗЯЙКА (подбегая к набережной, кричит): - Ха-ха… Давай, давай. И не ври, не проучить. А влюблены. Оба в нее влюблены. Нашлась такая на свете. Коломбер, смотри, кто сзади идет. Смотри, как идет кашалот. Ну, до чего же я все-таки люблю всех вас, моряки! (И официантам). А ну, давай, закрывайте ресторанчик. На сегодня хватит.

                                     КОНЕЦ ПЕРВОГО АКТА