|
ГРЕШНИКУ ВСЕГДА СТРАШНО Пьеса в 4-х актах Г. МОСКВА 1959 – 1960 гг. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Елена Ивановна СМОЛЯНОВА – лет 45. Семен Семенович КОСОГОРОВ – лет 53, второй муж Смоляновой Флора Андреевна ЗВОНЦОВА – ровесница и школьная подруга Смоляновой Сергей Михайлович ЛУКЬЯНОВ – лет 48, генерал, - друг первого мужа Смоляновой Митя (Дмитрий Всеволодович) СМОЛЯНОВ – сын Смоляновой от первого брака, 26 лет, аспирант физического факультета Университета Любаша – дочь Косогорова от первого брака, 23 года, студентка Кирилл Павлович ГЕРМОГЕНОВ – нечто неопределенное, лет 45. Василий Иванович ФИЛАТОВ – лет 50, слесарь одного московского завода Время действия: – наши дни. Место действия: – в небольшом городке под Москвой. Три декорации. АКТ ПЕРВЫЙ КАРТИНА ПЕРВАЯ Перед занавесом… Звуковой фон создает обстановку железнодорожного вокзала… Слышны посвисты электричек, по вокзальному радио объявляют посадку на электропоезда… И одновременно со всем этим на сцену почти вбегает сильно пьяный человек, который, оглядываясь в одну сторону, словно боясь кого-то упустить из вида, - обращаясь к зрительному залу, восклицает: ПЬЯНЫЙ – Граждане, не видали ли здесь на платформе милиционера! Достаньте скорей хоть из-под земли милиционера!.. Ну, будьте настоящими советскими гражданами…, а я не могу… Я упущу его… Вот он… ну, скорей, граждане!.. (… на авансцене появляется неизвестный лет пятидесяти. У него серьезный вид, в руках чемоданчик. Он очень хорошо одет. Чувствуется, что человек крепкий, сильный. Он хочет пройти мимо пьяного, но тот останавливает его…) ПЬЯНЫЙ – Нет, стойте! Теперь не уйдете… НЕИЗВЕСТНЫЙ – Да отстаньте же вы, наконец!.. ПЬЯНЫЙ – Э-э-э, нет!.. Вот, граждане, этот злодей! НЕИЗВЕСТНЫЙ – И я еще злодей! ПЬЯНЫЙ – Да так оскорбить меня мог только злодей… НЕИЗВЕСТНЫЙ – Я вас оскорбил? И как вам не стыдно?! Да все люди видели, как вы на вокзальной лестнице пристали ко мне…, а я вам даже грубого слова не сказал… ПЬЯНЫЙ – Ничего, ничего… сейчас приведут милиционера… НЕИЗВЕСТНЫЙ – Но мне нужно ехать… Сейчас отходит моя электричка. ПЬЯНЫЙ – Стоять здесь!.. Ни шагу отсюда! НЕИЗВЕСТНЫЙ – Стыдитесь!.. В канун такого праздника и вы так себя ведете… Порядочные люди готовятся к празднику, к завтрашней демонстрации на Красной площади, а вы уже надрались так, что весь завтрашний праздник проваляетесь с больной головой… ПЬЯНЫЙ – Ничего… Граждане, но где же милиционер?! Граждане, идите сюда!.. Помогите мне! НЕИЗВЕСТНЫЙ – Не держите меня! Ведь вам же будет хуже, если явится милиционер… Пустите меня, меня ждет к празднику семья, дети. Вот мой поезд уже отправляется… Пустите!.. ПЬЯНЫЙ – Не пущу! НЕИЗВЕСТНЫЙ – Но вы пьяны, как свинья… и никто вам помогать не будет!.. Закусывать надо было лучше! ПЬЯНЫЙ – Вот я тобой и закушу! (…И вдруг неизвестный с силой толкает его. Пьяный падает…, а неизвестный скрывается в середине занавеса…) ПЬЯНЫЙ (вскакивая) – Нет, врешь! Не уйдешь! Я долго тебя искал! Я двадцать лет тебя ищу! (…И тоже бросается к занавесу, скрывается за ним… И тут же послышался нарастающий гул движущегося вперед поезда и пронзительного посвиста электрички… И вот когда весь этот звуковой фон достиг своего «крещендо», - вот здесь и пошел медленно занавес… И когда открылось все зеркало сцены, где уже и начнется вторая картина, - сразу наступила тишина… Вот в таком контрастно-звуковом переходе от крещендо- к абсолютной тишине – и предстанет перед зрителем…) Конец первой картины. КАРТИНА ВТОРАЯ Квартира Смоляновой в ту же предмайскую ночь. Большая комната… и в ней все готовится к празднику: переставляется мебель… посредине комнаты раздвигается большой стол. Все это делает Елена Ивановна Смолянова, которой помогает ее старая школьная подруга Флора Андреевна Звонцова. Виден рояль. Елена Ивановна, несмотря на то, что ей уже за сорок, все еще сохранила ту нежную женственность, которая и сейчас делала ее привлекательной и естественной, и для этого не требовались какие-то, так сказать, подсобные средства, которые явно применяла ее ровесница, задушевная подруга Флора Андреевна Звонцова. Однако, это не мешало заметить, что когда-то Флора Андреевна была очень красивой. И хотя от ее молодости остался лишь ее веселый нрав и беззаботный смех, но все-таки она была еще и сейчас хороша… ЗВОНЦОВА (смеясь) – Ну, довольно, Ленушка… ни сегодня, ни тем более, завтра – в день первого мая, я об этом слышать не хочу, потому что сегодня я счастлива… счастлива, что я снова в Москве, где я не была более двух лет! И трижды счастлива от того, что буду встречать первое мая в твоей семье и теперь буду опять часто бывать здесь в вашем очаровательном городке недалеко от Москвы… и когда захочу, смогу видеть тебя, Любашу, Семена Семеновича и продолжать с наслаждением злить твоего сына… СМОЛЯНОВА – И я очень рада, что ты вернулась, и что я опять буду видеть тебя, но я в ужасной тревоге за тебя, Флора… С тобой творится что-то не то!.. Тебя куда-то не туда занесло!.. И каким чудом ты сохранила свой веселый нрав и прелестный беззаботный смех, - я просто не понимаю!.. Ну, перестань смеяться!.. Я же говорю с тобой очень серьезно! С тех пор, когда мы с тобой учились в школе, уже прошло много лет… И во что ты превратила свою жизнь?.. А я ведь как сейчас помню, когда ты со мной сидела на одной парте. Ты была так красива, что мы девчонки любовались тобой даже во время уроков и нам нередко за это попадало от учителей. Все твои школьные подружки были решительно согласны с тем, что самая лучшая судьба – это будет твоя судьба…, что личное счастье уже давно стоит у порога нашей школы и от нетерпения, переступая с ноги на ногу, никак не может дождаться, когда ты окончишь десятый класс. И если бы ты знала, как мы завидовали тебе… ЗВОНЦОВА – Да, но к сожалению, меня за порогом школы уже подстерегало то, что породил 1937 год… Кстати, Лукьянов еще не женился? СМОЛЯНОВА – И даже не думает… ЗВОНЦОВА – Ну, хоть спрашивал обо мне? СМОЛЯНОВА – Что-то не помню… ЗВОНЦОВА – Вот черт! СМОЛЯНОВА (услышав звонок в передней) – Любаша откроет… А вот Гермогенов Кирилл Павлович… тот очень тосковал по тебе… ЗВОНЦОВА – Ну, как он настроен? СМОЛЯНОВА – Обычно в разговоре, словно угадав о чем хочешь его спросить, опережает вопрос шуткой, то каким-либо ироническим замечанием по своему адресу… наговаривает на себя то, чего нет и в помине… А узнав от меня, что ты приезжаешь… что ты бросила и этого мужа, обрадовался, как ребенок… ЗВОНЦОВА – И мне он очень дорог… СМОЛЯНОВА – Я прямо ахнула, когда он появился сегодня на вокзале, чтобы встретить твой поезд… В руках цветы… чуточку пьян, лицо восторженное… ЗВОНЦОВА – Люди всегда как-то группируются так: – счастливые со счастливыми, неудачники с неудачниками… брошенные жены с такими же брошенными, а оставленные своими женами мужья, тоже составляют соответствующую кампанию… Но неужели Лукьянов ни разу не спрашивал обо мне? СМОЛЯНОВА – Нет… ЗВОНЦОВА (смеется) – Ах, этот Лукьянов!.. И надо же мне было его увидеть! СМОЛЯНОВА – Подожди, подожди… А что это ты вдруг так упорно заговорила о Лукьянове?.. Ты всегда в его присутствии разговаривала таким насмешливым тоном и держала себя так вызывающе, что мне порой даже становилось неприятно и неловко за тебя… ЗВОНЦОВА (смеясь) – Так буду и продолжать! А что делать? Нравится очень он мне! Ужасно хочу его видеть. Ты знаешь, бывало, смотрю на своего мужа, когда он вдруг начнет из себя что-нибудь воображать, но не чувствует, что я за ним наблюдаю… – и такая злоба охватывала меня, я так начинала себя ненавидеть за то, что дала увлечь себя вот эдакому дураку, который даже заставил меня бросить работу, где меня так ценили, оставить хороших товарищей… И как вспомню Лукьянова… Ну, словом, сейчас под праздник мне не хочется это ворошить… Но как-нибудь на досуге я тебе расскажу, – какую роль в моем разрыве с мужем сыграло имя Лукьянова… СМОЛЯНОВА – Да будет тебе!.. ЗВОНЦОВА – Нет, нет… не беспокойся!.. Я все понимаю и знаю свое место… СМОЛЯНОВА – А тогда зачем же все это?.. ЗВОНЦОВА – Так!.. А он обязательно завтра придет к вам? СМОЛЯНОВА – Обещал твердо… ЗВОНЦОВА – Ах, как мне хочется на него посмотреть! (… неожиданно в комнату врывается радостно взволнованная Любаша, и целуя Смолянову и Звонцову) ЛЮБАША – Мама-Лена!.. Мама-Лена!.. Все перевернулось!.. Все перевернулось!.. СМОЛЯНОВА – Что перевернулось?!.. Что с тобой? ЛЮБАША – Вдруг слышу – звонок… Я к двери. Открываю… И что я вижу? – Передо мной на площадке стоит молодой лейтенант… (показывает) – вот так козыряет и чеканно говорит: - «Мне нужно видеть Любовь Косогорову». Я говорю: - «Неужели вы не догадываетесь, что я и есть Любовь Косогорова?!» - Тогда он вынимает из полевой сумки какую-то книжку и просит меня расписаться в получении какого-то письма. Я расписываюсь… Он вручает мне этот конверт… желает мне счастливо встретить праздник.. и вот так опять козыряя, уходит. Я, ничего не понимая, вскрываю конверт… И что я вижу?!.. (начинает кружиться по комнате) И что я вижу?!.. Ну, догадайтесь! Я точно во сне!.. Я не буду спать всю ночь!.. СМОЛЯНОВА – Разве догадаешься, когда все это так таинственно!.. ЛЮБАША (быстро вынимая из конверта два каких-то плотных билета) – И я… и Дмитрий завтра идем на трибуны на Красную площадь!.. СМОЛЯНОВА – Что ты говоришь?!.. Лукьянов!.. Значит, не забыл? ЛЮБАША – Да он!.. Не забыл! ЗВОНЦОВА – Что не забыл? ЛЮБАША – Я как-то, очень давно, сказала при нем, что я так мечтаю попасть хоть раз на трибуны на Красную площадь!.. И вот! Но где же Дмитрий?!.. (и убежала.) СМОЛЯНОВА – Какой он все-таки молодец! ЗВОНЦОВА – А вот для меня бы он этого никогда не сделал… СМОЛЯНОВА – Но ты же и не просила… ЗВОНЦОВА – Нет, нет! Я для Лукьянова то, что даже недостойно внимания. В его глазах я просто даже не знаю что… А впрочем, пусть даже не придет завтра сюда… Все равно таких, как Лукьянов, на все наше бабье царство не хватит! СМОЛЯНОВА – Но разве мало порядочных людей, кроме него? ЗВОНЦОВА – Но только для порядочных, я-то уже давно не порядочная. СМОЛЯНОВА – Но как ты собираешься жить дальше? ЗВОНЦОВА – Ничего, Леночка! Еще не все потеряно! Ей-богу, стоит мне только часок посидеть перед зеркалом и подкраситься, как я еще хоть куда! СМОЛЯНОВА – А по-моему, ты этим только портишь свое лицо… ЗВОНЦОВА – Ер-рунда!.. В нашем возрасте женщина просто обязана краситься… От этого она становится виднее… Вон в Америке, я слыхала, принято, что чем женщина старше, тем она должна эффектнее одеваться и больше краситься… СМОЛЯНОВА – Значит, когда такой даме будет, примерно лет 80, - от нее будет уже невозможно оторвать глаз?.. ЗВОНЦОВА (хохочет) – Видимо так… СМОЛЯНОВА – А мой первый муж Всеволод потом мне рассказывал, что когда он меня встретил, то ему понравилась во мне простота, естественность… Такой я и осталась… ЗВОНЦОВА – Но ты забываешь, что в те годы и цвет лица у тебя был другой, и твои губки были такой окраски, что их не надо было красить… А теперь Всеволода давно уже нет в живых, и ты уже тринадцать лет замужем за другим человеком и Семен Семенович вправе требовать, чтобы ты для него выглядела как можно привлекательнее… СМОЛЯНОВА (улыбнувшись) – Но тогда и я вправе требовать, чтобы и он выглядел немножечко иначе и не был хотя бы таким нелюдимым… ЗВОНЦОВА – Ну, я тебя познакомила с двумя… ты сама себе выбрала Семена Семеновича… СМОЛЯНОВА – Я не предполагала, что он будет такой… Его невозможно вытянуть ни в театр, ни на концерт… ЗВОНЦОВА – А почему он оставил работу, где он проработал столько лет? СМОЛЯНОВА – Не понимаю. Спроси его сама… Он – полная противоположность Всеволоду… Тот интересовался всем. А Семен Семенович становится больным, если у нас в доме появляется какой-нибудь новый человек… ЗВОНЦОВА – Он не был таким до того, как я тебя познакомила с ним… В этом, мне кажется, немало виноват твой сын – Дмитрий… И если в университете среди аспирантов он действительно слывет чуть ли не человеком нового типа, которым вся профессура и товарищи очень гордятся, то после того, как он выгнал Семена Семеновича из кабинета, – мне остается только удивляться… СМОЛЯНОВА – Но тут Семен Семенович тоже в немалой степени виноват… ЗВОНЦОВА – А как все-таки это произошло? СМОЛЯНОВА – Это случилось 28 марта… А это, как тебе известно, день рождения отца Дмитрия – Всеволода, и Дмитрий обычно каждый год отмечает его… Вечером я, Дмитрий и Любаша сидели в этой комнате и Дмитрий показывал Любаше старый альбом, в котором находились фотографии его отца… Вдруг появляется Семен Семенович, и, к нашему удивлению, сильно подвыпивший… Когда я вышла замуж за Семена Семеновича, Дмитрий не очень этому сочувствовал… И я это понимала… Но к нему Дмитрий относился всегда учтиво, вежливо… Но когда он увидел его вдруг пьяным, нахмурился, но ничего не сказал… Семен сел к столу, долго молчал, наблюдая за тем, как Дмитрий, продолжая показывать фотографии отца, рассказывал о нем Любаше… И вот, когда Дмитрий сказал, что отец, видимо, погиб в плену, - Семен Семенович вдруг неожиданно разговорился, что с ним бывает редко, и стал тоже вспоминать годы войны…, а затем как-то неприятно и многозначительно посмотрев на Дмитрия, а он умеет иногда так взглянуть! – и потом сказал, что какой-то один его знакомый, бывший в плену, поведал ему, между прочим о том, что в том лагере, где он находился, был такой русский, которого считали пропавшим без вести, но попав в плен, он стал работать на немцев, и столько предал советских бойцов и провалил такое количество попыток к побегу наших пленных солдат и тем самым их погубил, что его даже хотели несколько раз убить… ЗВОНЦОВА – Боже мой, зачем же он так некстати это рассказал? СМОЛЯНОВА – Вот и я тебя спрашиваю? Дмитрий, услышав это, побледнел, как полотно… встал и сказал: – «Ну, этого намека я вам никогда в жизни не прощу!» - и вышел из комнаты… ЗВОНЦОВА – Ну, пьяный… а пьяный всегда дурак!.. Вспомнил какую-то историю и брякнул некстати… СМОЛЯНОВА – А ровно через неделю мы вдруг получили бумагу из Министерства Обороны, в которой в самых трогательных выражениях сообщалось о получении Министерством сведений, что отец Дмитрия и мой первый муж – Всеволод Смолянов погиб, как герой, в знаменитом гитлеровском лагере смертников в Матхаузене, что он поражал всех своим мужеством и стойкостью, подбадривал всех обреченных к смерти в этом проклятом месте… где, кстати, находился в заключении и легендарный генерал Карбышев… И за год до победы Всеволод, как организатор неудавшегося побега, который кто-то выдал, был расстрелян гитлеровцами. ЗВОНЦОВА – С ума сойти!.. И что же Дмитрий? СМОЛЯНОВА – Едва он прочел это письмо, как подкошенный, свалился на землю!.. ЗВОНЦОВА – Какой ужас! СМОЛЯНОВА – А на следующий день Дмитрий потребовал немедленно освободить кабинет своего отца, который до этого находился в полном распоряжении Семена Семеновича… где каждая вещь напоминала Дмитрию об отце… ЗВОНЦОВА – Это уже меркантильное требование!.. И чем же кончился разговор? СМОЛЯНОВА – Семен Семенович молча поднялся, подошел к двери, обернулся и сказал: – «Я ухожу, но я хочу напомнить тебе, что твоя мать живет со мной уже в два раза больше, чем жила с твоим отцом… и хочешь ты или не хочешь, – я являюсь твоим отчимом… И оставлять меня без угла, - это просто несправедливо»… ЗВОНЦОВА – Правильно. И что же Дмитрий? СМОЛЯНОВА – И вот тут Дмитрий вдруг вскочил и, смотря Семену Семеновичу беспощадно в глаза, задыхаясь, сказал, что образ его отца для него несокрушим… что никакого отчима у него нет, и никогда не будет в его лице, что он чувствует всю жизнь в себе только своего отца, имя которого для него священно… Затем заказал огромный портрет отца… повесил в кабинете… и страшно бывает недоволен, когда к нему кто-нибудь входит туда… ЗВОНЦОВА – Даже когда входишь ты? СМОЛЯНОВА – Даже когда вхожу я… И только двоих он приветливо встречает у себя… ЗВОНЦОВА – Ну, конечно, друга его отца – Сергея Михайловича Лукьянова. СМОЛЯНОВА – Да… И Любашу… Причем, когда произошел весь этот скандал у Дмитрия с Семеном Семеновичем, я, признаться, даже испугалась как бы это не изменило отношения Дмитрия к Любаше, имея ввиду, что ведь Любаша дочь Семена Семеновича от первого брака… ЗВОНЦОВА – Ну, понятно… раз он так относится к ее отцу… СМОЛЯНОВА – Но этого не случилось… Наоборот, он стал к ней относится еще трогательнее. Он, словно, провел резкую черту между ней и отцом… И мне даже кажется… ЗВОНЦОВА – Что тебе кажется? СМОЛЯНОВА – Что он даже относится к ней не как к своей сводной сестре, а как к девушке, которую любит… ЗВОНЦОВА – Да какая она ему, к черту, «сводная сестра»?!.. «Сводной сестрой» она могла бы ему быть только в том случае, если бы Любаша была твоей дочерью от твоего брака с Семеном Семеновичем, а Дмитрий, как и есть, являлся бы твоим сыном от первого твоего мужа… СМОЛЯНОВА – Да это, пожалуй, верно… ЗВОНЦОВА – Не «пожалуй», а совершенно точно! Но все-таки это ужасно. Даже хотя бы из-за тебя Дмитрий не должен был так поступать… СМОЛЯНОВА – Дмитрий меня очень любит… (и мягко улыбаясь) Но я чувствую, что он считает меня человеком слабовольным, даже, пожалуй, не умным. Я уверена, что он на такой, как я, никогда бы не женился… и хотя он этого мне не говорит, но где-то в глубине души он считает, что его отец совершил страшную ошибку, женившись на мне… ЗВОНЦОВА – Обалдеть можно! СМОЛЯНОВА (улыбнувшись.) – Но я тоже считаю себя не умным человеком. ЗВОНЦОВА – Женщина и не должна быть похожей на мужчину! Но скажи, Дмитрий еще не раздумал ехать в Сибирь? СМОЛЯНОВА – Нет, как только защитит диссертацию, он тут же уедет в Сибирь вместе с Любашей, она ведь нынче заканчивает университет… ЗВОНЦОВА – Ну вот у тебя все и утихомирится… наступит покой… СМОЛЯНОВА – Однако, где же Семен Семенович? Я, правда, попросила его прикупить к завтрашнему столу еще кое-что… А под Первый Май в магазинах, конечно, целое столпотворение… (Неожиданно распахивается дверь и в комнату врывается чем-то предельно взволнованная Любаша) ЛЮБАША – Мама-Лена, мама-Лена… Папа!.. Папа!.. СМОЛЯНОВА (в испуге) – Что, папа?! ЛЮБАША – Папа попал в Москве под автомобиль… СМОЛЯНОВА – Как?!.. (и упала в кресло). ЗВОНЦОВА – Где он сейчас? ЛЮБАША – Здесь… Да, да… чудом остался жив… еле добрался на такси. Говорит, что очень болит грудь, спина… СМОЛЯНОВА – Скорей звони, вызывай доктора! (…но в этот момент в дверях появляется сам пострадавший… С первого взгляда зритель узнает в нем того неизвестного человека из пролога, и которого отныне мы будем называть по фамилии – Косогоров. Весь его вид говорит, что ему сильно досталось… Пальто все изорвано и в грязи… костюм тоже.) КОСОГОРОВ – А вот этого как раз и не надо делать! СМОЛЯНОВА – То есть как? КОСОГОРОВ – Все образуется и без доктора, а то стоит им только появиться, как все сразу завоняет эфиром и другими лекарствами… СМОЛЯНОВА – Но как же можно без докторов? КОСОГОРОВ – Но только не под Первый Май!.. и ни завтра, ни послезавтра…, а уже третьего… Ну, словом, я по себе чувствую, что все терпимо… а там посмотрим. СМОЛЯНОВА – Иди скорей ложись!.. КОСОГОРОВ – Иду… Да, вот что. Как только я у нашего дома сейчас расплатился с такси и уже машина пошла, я вдруг вспомнил, что я забыл в ней чемоданчик с теми продуктами, которые ты мне поручила прикупить в Москве. СМОЛЯНОВА – Нашел о чем говорить?! Иди, ложись!.. КОСОГОРОВ – Но я все же успел заметить номер машины: 75-76. Любаша, запиши… ЛЮБАША – Хорошо, хорошо… Иди, папа, ложись… КОСОГОРОВ (услышав звонок за дверью) – Кто-то звонит?.. СМОЛЯНОВА – Любаша, открой… А ты, Флора, заканчивай здесь… (Любаша убежала. Флора Андреевна стала заканчивать расстановку мебели. Елена Ивановна и Семен Семенович скрылись во вторые двери. Едва они исчезли, как из первых дверей выходит приятного вида молодой человек лет 24-х… Это и есть сын Елены Ивановны – Дмитрий. У него в руках толстый ломоть хлеба и огромный кусок колбасы…) ДМИТРИЙ – Приветствую вас! ЗВОНЦОВА – Здравствуй, Митя. Вы знаете что случилось?.. ДМИТРИЙ – Уже знаю. ЗВОНЦОВА – И это все, что вы можете сказать по этому поводу? ДМИТРИЙ – То есть? ЗВОНЦОВА – Если бы я была на вашем месте и узнала такое, у меня бы мог кусок в горле застрять, я бы тут же сорвалась с места и кинулась бы к человеку, с которым случилось такое несчастье… а вы… ДМИТРИЙ – Зачем ему я?!.. Ему даже врачи не нужны… А я только что вернулся из университета и буквально умираю от голода… ЗВОНЦОВА – Постойте, где это вы взяли колбасу, да еще такой кусок?! ДМИТРИЙ – Как где? На кухне. Там ее много. ЗВОНЦОВА – Так это же для завтрашнего праздничного стола, для гостей. ДМИТРИЙ – Странно. А я что, должен умирать с голоду? ЗВОНЦОВА – Ну, раз вы такой, так и умирайте! ДМИТРИЙ – Нет, я должен жить хотя бы только на зло вам!.. (Появляется взволнованная Елена Ивановна) СМОЛЯНОВА – Митя, родной, у меня к тебе огромная просьба… ДМИТРИЙ – Я тебя слушаю, мама… СМОЛЯНОВА – Разреши перевести Семена Семеновича, только на первомайские дни в твой кабинет на диван… ДМИТРИЙ (ест) – Гм-мм… мне бы этого не хотелось… СМОЛЯНОВА – Но у нас тогда ничего не получится с подготовкой всей квартиры к завтрашнему вечеру… гостей ведь будет много… А кабинет – маленькая комната в стороне и это даст возможность Семену Семеновичу придти в себя после того, что он испытал… ДМИТРИЙ – Но почему его нельзя направить прямо в больницу? СМОЛЯНОВА – Он отказался ехать в больницу… ДМИТРИЙ – Ну, мало ли что он отказался… СМОЛЯНОВА – Митя, одумайся! Что ты говоришь?! Ну, ради меня! (Вбегает Любаша) ЛЮБАША – Ну как, Митя разрешил? ДМИТРИЙ (взглянув на нее) – Ну, конечно, Любаша… ЛЮБАША (Смоляновой) – Ну, что я вам сказала? (И обе пошли, но Любаша вдруг вспомнив.) Да, Митя, чуть не забыла!.. Ты знаешь, завтра мы с тобой идем на трибуны на Красную площадь! ДМИТРИЙ (изумленно) – Это каким образом? ЛЮБАША – Дядя Сережа… прислал мне и тебе пропуска… ДМИТРИЙ – Но как же ты пойдешь?.. А отец?.. ЛЮБАША – Он рад за меня… и велел обязательно идти… (и убежала). ЗВОНЦОВА (через паузу) – Ну, а если бы Любаша не пришла? Вы бы не разрешили перевести Семена Семеновича в кабинет?.. (решительно присаживаясь) Прекратите есть колбасу, когда с вами разговаривает дама! ДМИТРИЙ – Хорошо. Перейдем на сыр. ЗВОНЦОВА – Да вы с ума сошли?! Там и так мало сыра, а Семен Семенович забыл чемоданчик с продуктами в такси… ДМИТРИЙ – Ничего не могу поделать – ужасно хочу есть! ЗВОНЦОВА – Ну, знаете что… Если бы у меня был сын… и если бы этот сын позволил бы себе разговаривать со мной так, как разговариваете со своей матерью вы, а главное с Семеном Семеновичем, - я бы тут же схватила все, что было в эту пору у меня под рукой и разнесла бы вдребезги о его голову! ДМИТРИЙ – И совершенно правильно бы сделали! ЗВОНЦОВА – То есть? ДМИТРИЙ – Вы бы обязательно умудрились вырастить такого идиота, который иного и не заслуживает… (… и пошел к двери, не обращая внимания на озадаченную Звонцову, которая даже не нашлась сразу что ему ответить… И только, когда он уже переступил порог, она, задыхаясь, яростно крикнула ему вслед) ЗВОНЦОВА – Вы… вы… вы знаете, кто вы?! (и захлопнув дверь, тут же весело) Ух, какой интересный парень, просто ошалеть можно! (и опустившись в кресло, грустно сказала) А в самом деле… и ведь у меня уже мог бы быть такой сын! Конец второй картины. КАРТИНА ТРЕТЬЯ Вечер Первого Мая. Там же, в квартире Смоляновой. Кабинет. За дверью слышна музыка. Внушительный письменный стол, кожаный диван и на стене большой портрет человека лет тридцати с мужественным лицом. Это и есть портрет отца Дмитрия и первого мужа Елены Ивановны. За дверью, ведущей в столовую, слышится смех молодежи, веселые восклицания… слышна танцевальная музыка… На диване, покрытый одеялом, лежит Семен Семенович Косогоров. К дивану придвинут столик и на нем какие-то вкусные вещи, красивая бутылка легкого вина, хорошие бокалы, графинчик с ликером, маленькие рюмочки и чашечки кофе. Перед диваном два кожаных кресла, в одном из которых сидит Флора Андреевна Звонцова. Она в чудесном новом платье, которое к ней необыкновенно шло. В другом кресле какой-то рафинированный тощий тип, именуемый Кириллом Павловичем Гермогеновым… В его руке маленькая узенькая ликерная рюмочка, из которой он отпивает крошечный глоток, затем берет, стоящую на краю, маленькую чашечку кофе и запивает кофе ликером. Тем же занимается и Флора Андреевна… КОСОГОРОВ – Нет! Ведь это только подумать! Пройти такую жизнь, как у меня… пережить войну, раз сто стоять со смертью с глазу на глаз, - и все-таки уцелеть и вернуться домой, чтобы затем, переходя веселую улицу по-дурацки, чуть не погибнуть под каким-то грязным самосвалом… ЗВОНЦОВА – Да, погибнуть под самосвалом – это ужасно!.. Под «Чайкой» я бы еще, пожалуй, не возражала… ГЕРМОГЕНОВ – Нет, когда лошадки бегали по улицам, - было куда лучше… ЗВОНЦОВА – Но вы живых-то лошадей, небось, не видели никогда! ГЕРМОГЕНОВ – Как это так?! А на бегах?.. ЗВОНЦОВА – Ах, я и забыла!.. КОСОГОРОВ (морщась от боли) – И откуда вы, Флора Андреевна, выкапываете себе таких знакомых? ЗВОНЦОВА – Я всегда любила что-нибудь оригинальное… А что интересного в таком обществе, которое веселится сейчас там?.. От них только и слышишь: «Ракета… луна… атом… лунник вокруг солнца… кибернетика… КОСОГОРОВ – Да, кстати, Кирилл Павлович, а почему бы вам не пойти на преподавательскую работу?.. Ну, скажем, в какой-нибудь институт?.. ГЕРМОГЕНОВ – Едва ли я сумею установить с этой учащейся молодежью контакт… это совсем не та молодежь, которая была в мое время. КОСОГОРОВ – Да, вы правы. Я предложил это не подумав… у вас ничего не выйдет… Мне один профессор, который против своего желания вынужден был оставить кафедру, объяснил, - что его побудило это сделать… Входишь, - говорит, - в аудиторию, как в клетку с тиграми… ЗВОНЦОВА – Очень мило… КОСОГОРОВ – Да, да… И не знаешь, - говорит, - выберешься оттуда живым еще раз… Увидишь еще раз своих родных и близких или останешься там. ГЕРМОГЕНОВ – Это уж он преувеличивает… КОСОГОРОВ – Я говорю то, что слышал… Они вежливы, однако, педагоги иной школы, какую они не признают, чувствуют на кафедре, как на плахе… ГЕРМОГЕНОВ – Ну, это потому, что эта молодежь признает только точность знания, глубокое содержание, идейность и ясность… и то, что они называют государственной целесообразностью. Они все оценивают с государственной точки зрения. Все остальное они отвергают, называют бессодержательной болтовней или просто кашей в голове… КОСОГОРОВ (неприязненно) – Да, энергия, жажда знаний у них колоссальная… ЗВОНЦОВА – Это что, новые люди? ГЕРМОГЕНОВ – Несомненно. Это новая формация людей… и типичный представитель такой молодежи, - это Дмитрий. ЗВОНЦОВА – Боже мой, - вот этот нахал! (…и тихо ахнула… В комнату входит Дмитрий. Он глядит в упор на присутствующих и застывает посреди комнаты.) ЗВОНЦОВА (тихо, испуганно) – Ой, что сейчас будет?! (…Едва она произнесла это, как Дмитрий вдруг срывается с места, бросается к столу, хлопает обеими руками по его поверхности, выдвигает, задвигает ящики стола… Ну, словом, ищет с таким видом, будто он хочет найти что-то такое, чем бы можно было запустить в них.) ЗВОНЦОВА – Ну, все… (Но в этот момент в комнату врывается радостная Любаша.) ЛЮБАША – Митя, здесь твой портфель с диссертацией!.. Здесь! ДМИТРИЙ – Как?!.. Где?! ЛЮБАША (смеясь) – Да, да – в моей комнате… Ты его не забыл в метро. (Дмитрий порывисто обнимает, целует Любашу и оба исчезают.) ЗВОНЦОВА – Фу, а я уже подумала, что он услышал мои последние слова, и стал остервенело искать, чем бы треснуть меня, как следует… ГЕРМОГЕНОВ – А я, признаться, подумал, что им сразу овладела какая-то нужная ему для диссертации мысль… и вот он… КОСОГОРОВ – А у него вообще появилась в последнее время манера вести себя так: войдет, и словно не видит никого, ни с кем ни слова, будто мы и не люди… Ведь вы же тоже защищали когда-то диссертацию… ГЕРМОГЕНОВ – Да, такие диссертации тогда еще принимали. Но закончить с отличием в эти годы физический факультет Московского университета, потом быть оставленным в аспирантуре… А вы знаете, что значит получить сегодня кандидата физических наук?! Это не шутка! Это не то, что кандидат наук в мое время, и даже два года назад! Теперь у него все впереди!.. Блестящее будущее! ЗВОНЦОВА – Ну и пусть он катится к своему блестящему будущему! Нам с вами все равно его не видать! ГЕРМОГЕНОВ (усмехаясь) – Завидуете? ЗВОНЦОВА – Но я-то что! Я женщина! А вот как вы – мужчина, сын академика, сами кандидат наук, умудрились ничего не делать столько лет и проживать то, что оставили вам ваши родители и в движимом и недвижимом. Вот как вы объясните этот ваш недостаток?.. ГЕРМОГЕНОВ – Очень просто. Когда я увидел, что моя судьба сложилась так, что я уже многое пропустил и все мои товарищи ушли далеко вперед, - я вышел из игры… ЗВОНЦОВА – То есть как это вы вышли из игры? Да сколько я вас знаю, вы только и торчите на бегах… Вы помните, что вы мне как-то сказали на бегах, показывая на новые трибуны, которые были только что воздвигнуты вместо сгоревших во время пожара… ГЕРМОГЕНОВ – Что-то не припомню… ЗВОНЦОВА (протягивая руку) – «Вот эти новые трибуны, Флора Андреевна, - сказали вы, - тоже построены на мои деньги, которые я проиграл на бегах за все эти годы!.. Государство не вложило в их строительство ни одной копейки!» Говорили вы это или не говорили?! ГЕРМОГЕНОВ (целуя ей руку) – Вы страшная женщина! ЗВОНЦОВА (смеясь, смотрит в зеркало) – Ну, я еще не так уж страшна! А у вас еще есть что продавать… Есть еще старая отцовская дача с прекрасным садом… ГЕРМОГЕНОВ – Вот только бы найти на дачу покупателя с большими деньгами… КОСОГОРОВ – Но вы ее так запустили, что скажите спасибо, если за нее дадут вам половину того, что она стоит… ЗВОНЦОВА – Но одно условия, Кирилл Павлович! Когда будете ее пропивать, не забудьте и меня… ГЕРМОГЕНОВ – А как же… я даже денег вам немножко дам… только бы Семен Семенович помог ее продать… ЗВОНЦОВА – Слышите, Семен Семенович?! КОСОГОРОВ – Что-нибудь сделаем… что-нибудь сделаем… А сейчас, Флора Андреевна, пойдите взгляните – не пришел ли Сергей Михайлович… ЗВОНЦОВА – Да что вы все время о нем спрашиваете?.. Ведь вы же сами говорили, что он к вам относится очень сдержанно… КОСОГОРОВ – Ну, это естественно! Он друг детства отца Дмитрия… вместе учились, вместе заканчивали институт… ГЕРМОГЕНОВ – А это правда, что будто бы Лукьянов и отец Дмитрия – Всеволод Смолянов, перед уходом на фронт, вот в этой же комнате дали друг другу такую клятву: - кто из двоих останется жив, - тот и будет заботиться о детях погибшего… ЗВОНЦОВА – Да, такая клятва была дана… И Лукьянов очень любит Дмитрия, а тот страшно привязан к нему… КОСОГОРОВ – Но он очень учтив и со мной. Он никак не вмешивается в мои отношения с Еленой… Но главное, он очень трогателен с моей дочерью и я не могу не ценить этого… Вчера он прислал Любаше пропуск на трибуны Красной Площади… и мне хочется его поблагодарить… (и обращаясь к жене, которая в этот момент вошла в комнату с вазочкой фруктов.) Но, где же Лукьянов? СМОЛЯНОВА – Но ты же знаешь, какая у него работа!.. ГЕРМОГЕНОВ – Он как-то мне сказал, что по профессии он тоже инженер. КОСОГОРОВ – И был блестящим инженером! Работал до войны, да и после войны на одном номерном заводе… Но грянула война… он, как знающий в совершенстве немецкий язык, заявил об этом куда следует… СМОЛЯНОВА – Ну, а все остальное вы можете узнать в книге, которую весь народ зачитывает до дыр… особенно молодежь… ЗВОНЦОВА – И даже я… ГЕРМОГЕНОВ – И даже вы? Не может быть! Что же это за книга? СМОЛЯНОВА – «Это было под Ровно»… В ней упоминается так же и его имя… ГЕРМОГЕНОВ (Звонцовой) – Что же вы мне об этом раньше не сказали? СМОЛЯНОВА – А лет семь тому назад, решением ЦК он был переведен на работу в КГБ… теперь уже генерал… Дмитрий недавно, опять звонил к нему домой и на работу – и нигде его не оказалось. Видно у него какое-нибудь, как они говорят, - «Ч.П.»… (и захватив пустые тарелки со стола, ушла из комнаты.) ЗВОНЦОВА (вдруг рассмеявшись) – А вдруг он не в Москве, а уже давно где-то в этом городе… Вот будет курьез?! КОСОГОРОВ (вздрогнув) – То есть, как это?! ЗВОНЦОВА (замялась) – Ну, словом, когда вчера вечером Елена послала меня в аптеку за лекарством для вас, мне показалось, что я видела его напротив аптеки… Там какое-то здание… стоят машины… милиция… КОСОГОРОВ (яростно) – Нет, вы просто фантастическая личность! ЗВОНЦОВА – Ой, боже! Лучше бы я этого не говорила! КОСОГОРОВ – Но почему вы об этом не рассказали вчера? ЗВОНЦОВА – Семен Семенович, но я его так давно не видела!.. Я и сейчас даже не уверена в том, что это был он… ГЕРМОГЕНОВ – Так я не понимаю… КОСОГОРОВ (обрывая) – Да подождите вы… (и Звонцовой) Но вы же его прекрасно знаете… и что вам мешало подойти к нему? ЗВОНЦОВА – Ой, что вы?!.. Впрочем, я даже хотела, но в этот момент из подъезда к машине быстро вышли несколько человек с овчарками… КОСОГОРОВ – Чего, чего?.. С овчарками?.. ЗВОНЦОВА – Ужас! Настоящие звери! Визжат, сучат ногами, того и гляди вырвутся из рук проводников… Ужас, какие овчарки! Я даже от страха попятилась… Затем он тут же отдал какие-то распоряжения, потом все быстро сели в машины и тут же умчались… КОСОГОРОВ – Ничего не понимаю! Как это так… если бы он был здесь, - так почему он не зашел сюда?.. Или, в крайнем случае, не позвонил?.. ЗВОНЦОВА – Ну, считайте, что я обозналась… КОСОГОРОВ (услышав звонок) – Вот может быть это он? Узнайте. ЗВОНЦОВА – Иду… (…И ушла. Косогоров лежит, мрачно молчит и потом задумчиво.) КОСОГОРОВ – А я, кажется, нашел вам покупателя на дачу… ГЕРМОГЕНОВ – Неужели?! Век вам этого не забуду… А то у меня уже решительно нет денег… КОСОГОРОВ (вдруг поднимаясь с кровати) – Нет, это не может быть! ГЕРМОГЕНОВ (испуганно) – Что вы делаете, Семен Семенович?! КОСОГОРОВ – Ничего, ничего… чуточку разомнусь… ГЕРМОГЕНОВ – Но, Елена Ивановна строго настрого запретила вам подниматься и нас даже специально посадила следить за вами и занимать вас… КОСОГОРОВ – Нет, нет… мне сейчас ни под каким видом нельзя болеть! (подходит к окну и осторожным движением, раздвигая тяжелые шторы и пристально глядя на улицу, говорит) Да, да, Кирилл Павлович, я нашел вам дядю для дачи… и с большими деньгами… ГЕРМОГЕНОВ – А я в долгу не останусь… КОСОГОРОВ (продолжая смотреть в окно) – Посмотрим… (В дверях появляется Елена Ивановна и за ней Флора Андреевна. Увидев Косогорова, Елена Ивановна в ужасе восклицает): СМОЛЯНОВА – Боже!.. Все-таки встал!.. Ну, что ты делаешь?! КОСОГОРОВ – Ничего, ничего, Леночка!.. Эта маленькая проверка своей устойчивости для меня необходима… СМОЛЯНОВА – Сейчас же лечь!.. Немедленно лечь!.. А я его послушалась и не вызвала врача?!.. ЗВОНЦОВА (Гермогенову) – А вы тоже хороши! Не успела я выйти, как вы… ГЕРМОГЕНОВ – Но я не разрешал… Видит бог, что я протестовал!.. ЗВОНЦОВА – Да ну вас… А еще называется мужчина!.. ГЕРМОГЕНОВ – А я и не настаиваю на том, что я мужчина… но протестовать – протестовал! Семен Семенович, подтвердите!.. КОСОГОРОВ – Да, да… протестовал… Сергея Михайловича все нет? СМОЛЯНОВА – Нет. Вся молодежь страшно огорчена… КОСОГОРОВ – И представь, Флора сейчас только рассказала, что она вчера, якобы, видела его буквально в двух кварталах от нашего дома… ЗВОНЦОВА – Вы меня убедили!.. Теперь я твердо знаю, что это был он! КОСОГОРОВ – Ты слышишь, Леночка? СМОЛЯНОВА – Полная чепуха! ЗВОНЦОВА (смеясь) – Ну, давай поспорим! КОСОГОРОВ – Нет, от этой женщины можно просто сойти с ума! ГЕРМОГЕНОВ (целуя ей руку) – А я уже давно от нее без ума! СМОЛЯНОВА – Не верю… чтобы Сергей Михайлович был здесь… и… ЗВОНЦОВА – Ну, спорим?.. СМОЛЯНОВА – Ну, что у тебя за манера! Чуть что, тут же предлагаешь спорить?!.. И если бы он был со вчерашнего дня здесь, с какой стати он стал бы присылать билеты для Любаши и Мити с каким-то лейтенантом?.. КОСОГОРОВ (подхватывая) – В самом деле! ГЕРМОГЕНОВ – Но, а если у него действительно какое-то «ЧП»… ЗВОНЦОВА – Вот именно! Ну, спорим?! КОСОГОРОВ – Ерунда! Нечего и спорить! ЗВОНЦОВА (смеясь) – Ага, боитесь?!.. Боитесь! (Вот в этот момент в комнату и врывается сияющая Любаша и восторженно восклицает.) ЛЮБАША – Сергей Михайлович приехал! (…и опять убежала.) ВОСКЛИЦАНИЯ – Ну, наконец-то! (и Звонцовой) Ну, как, проспорила? ЗВОНЦОВА (вся вспыхнув, бросается к зеркалу.) – Боже мой! Боже! (И в кабинете появляется в сопровождении радостного Дмитрия и Любаши, элегантный и молодо выглядевший человек с решительным и вместе с тем каким-то добрым лицом, лет 48-50… Это и есть Сергей Михайлович Лукьянов. Одет он в отличный штатский костюм. Слева у него мерцает золотая звезда «Героя Советского Союза»… и он приветливо) ЛУКЬЯНОВ – Здравствуйте! С праздником всех! КОСОГОРОВ – Здравствуйте, Сергей Михайлович! ЛУКЬЯНОВ – Семен Семенович, что это с вами приключилось такое?.. Да еще под самый праздник! КОСОГОРОВ – Представьте, шел вчера в Москве уже на вокзал, и вдруг попал под самосвал… ЛУКЬЯНОВ – Что же так неосторожно?!.. А милиция это видела? КОСОГОРОВ – Нет. Как потом оказалось, милицейский орудовский пост был метрах в ста от этого места… А предпраздничный поток машин был такой, что если бы даже милиция была бы ближе, и то бы можно было не заметить. ЛУКЬЯНОВ – И где это с вами случилось? КОСОГОРОВ – Да почти на самой Каланчевской площади, около железнодорожного моста… Ну, тут сразу подбежали ко мне люди, подняли меня… кто-то нашел отброшенный в сторону мой чемоданчик, кто-то принес мне шляпу, взяли меня под руки… подвели к милиционеру… тот было хотел тут же вызвать от Склифасовского «скорую помощь», но я наотрез отказался… Тогда милиционер остановил такси… Вот так я и добрался до дома… ЗВОНЦОВА – А почему вы мне не пожали руки и не поздравили? ЛУКЬЯНОВ – А… Фауна… Фауна… А по отчеству, простите, забыл… ЗВОНЦОВА – Но хорошо хоть имя вы примерно запомнили… «Фауна» и «Флора» всегда как-то звучат рядом… ЛУКЬЯНОВ – Ай, ай, ай!.. Какой позор! Простите, Флора Андреевна! С приездом вас! (и Косогорову) Но как же все-таки вас угораздило?! КОСОГОРОВ – Да, пожалуй, все-таки в большинстве случаев в этом бывают виноваты сами пешеходы. Жаль только забыл в такси чемоданчик с продуктами… но, правда, я успел запомнить номер машины… ЛУКЬЯНОВ – Так нужно теперь выяснить к какому таксомоторному парку принадлежит эта машина… А врач был? СМОЛЯНОВА – Ни за что не захотел вызвать врача… ЛУКЬЯНОВ – Вот это уже никуда не годится! КОСОГОРОВ – Потом… А то под Первомай!.. А это мой самый любимый праздник… и вдруг врачи в белых халатах… И хватит об этом!.. Я вам так благодарен за то, что Любаша побывала сегодня на Красной площади… ЛУКЬЯНОВ (Любаше) – Ну, как, понравилось? ЛЮБАША – О, это было просто волшебно! (порывисто обнимая Лукьянова, целует его.) Вот вам за это! За то, что вы не забыли о моем заветном желании… Вот вам за то счастье, которое вы доставили мне и Мите! ЛУКЬЯНОВ – А вот мне, к сожалению, не довелось сегодня побывать на Красной площади… КОСОГОРОВ – Ну, а теперь, Любаша, тащи Сергея Михайловича к столу. ЛУКЬЯНОВ – Нет, нет… Я абсолютно ничего не хочу… А вот если вы разрешите и мне подвинуть к кровати это удобное кресло, я с удовольствием посижу здесь… ЛЮБАША – Ка-ак?!.. Вы даже не выйдите к нашим гостям? ДМИТРИЙ – Все наши студенты так хотят с вами познакомиться… Все они влюблены в книгу «Это было под Ровно». ЛЮБАША – Они видели, что вы пришли и хотят с вами поговорить… ЛУКЬЯНОВ – Только не сейчас. Я за эти сутки так измотался, что просто ног не чувствую под собой… КОСОГОРОВ – Ну, тогда сделаем так… Я попрошу вас, Флора Андреевна, и вас, Кирилл Павлович, займите пока наших гостей… Объясните молодежи, что Сергей Михайлович скоро появится у них… ЗВОНЦОВА – Елена, ты слышишь?.. Как это тебе нравится?! КОСОГОРОВ – Но мы давно не видели Сергея Михайловича… ЗВОНЦОВА – А я еще дольше не видела его… Сергей Михайлович, а вы разве не хотите меня видеть? ЛУКЬЯНОВ (с улыбкой) – Но вас просит больной, разбитый человек… КОСОГОРОВ – Вот именно! Неужели вы не можете оказать мне такую услугу?.. ГЕРМОГЕНОВ – Ну что ж, при такой постановке вопроса, отказать невозможно… Идемте, Флора Андреевна… ЗВОНЦОВА – Ну, до чего же мне не везет в жизни, это кому только сказать! (Гермогенов и Звонцова вышли из комнаты) ЛУКЬЯНОВ – Я пару раз встречал у вас этого человека и, признаться, до сих пор не знаю – кто он и что он?.. КОСОГОРОВ – О, это довольно интересный тип… ЛУКЬЯНОВ – Мне только известно, что это друг Флоры Андреевны… СМОЛЯНОВА – Он много пережил, испытал… умен… тонкий интеллигентный человек, но очень несчастный… ЛУКЬЯНОВ – Даже так?! СМОЛЯНОВА – Ну, представьте себе, например, такое… Молодой человек блестяще заканчивает институт, затем аспирантуру. В начале 41 года защищает диссертацию… получает ученую степень… Многие его считают чуть ли не гениальным… пророчат блестящее будущее… Больше того, он встретил и полюбил прекрасную девушку… И вот буквально накануне свадьбы с любимой девушкой – грянула война… Он мобилизован в первый же день войны… ЛУКЬЯНОВ – Свадьба уже, конечно, летит к чертям! СМОЛЯНОВА – Ну, конечно… Он уходит на фронт… Затем четыре года на фронте… Наконец, победа… И вот он не едет, а просто летит в Москву к родным и любимой… обнимает стариков-родителей, которые уже даже не чаяли его увидеть живым, затем тут же, не снимая шинели, бросается к своей невесте, о которой мечтал все четыре года войны… На лестнице обгоняет каких-то нарядно одетых людей с цветами в руках… открывает дверь ее квартиры, видит – полно гостей… слышит музыку, крики «Горько!».. и узнает, что эта девушка, которую он буквально боготворил чуть ли не с детства, ему изменила… и он явился к ней с войны в день ее свадьбы… КОСОГОРОВ – Да плюнул бы – и все! ДМИТРИЙ – Я знаю, вы-то бы плюнули… КОСОГОРОВ – Но и стреляться из-за этого тоже ни к чему! ЛУКЬЯНОВ – Как стреляться? СМОЛЯНОВА – Да, тут же на глазах у запоздавших гостей с цветами, на лестнице и стрелялся… перед дверью… И вот сейчас не знаю… к счастью или несчастью, он уцелел. ЛУКЬЯНОВ – И долго он пролежал? СМОЛЯНОВА – Что-то очень долго… Рана была паршивая… Она и до сих пор дает ему себя знать… В итоге, - отстал от товарищей, от жизни… а тут еще скончались родители… Словом, дела никуда!.. ЛУКЬЯНОВ – Да, сильно не повезло… (В комнату входят Звонцова и Гермогенов) ЗВОНЦОВА – Ну, вот что… мы сделали все, что могли… КОСОГОРОВ – А что сделали вы? ГЕРМОГЕНОВ – Мы пообещали молодежи, что Сергей Михайлович уже здесь и он обязательно явится к ним… ЛЮБАША – Ну и что они? ЗВОНЦОВА – Это их вполне устроило и после этого они совершенно перестали обращать на нас какое-либо внимание… как будто нас не было даже в комнате… ГЕРМОГЕНОВ – Да, да… Они великолепно веселятся одни, сами… ЗВОНЦОВА – И слава богу, мы им совершенно не нужны… А теперь Сергей Михайлович, рассказывайте, как вы живете тут без меня? ЛУКЬЯНОВ – Я… без вас? ЗВОНЦОВА – Да – вы без меня… ЛУКЬЯНОВ (с шутливой серьезностью) – Все рассказывать? ЗВОНЦОВА – Все, все… с того момента, как я уехала из Москвы. ЛУКЬЯНОВ – Пожалуйста… И так, значит… (Звонок телефона. Дмитрий берет трубку) ДМИТРИЙ – Алло! Да, да… (и Лукьянову) Вас. ЛУКЬЯНОВ (Звонцовой) – Извините… (в телефон) Лукьянов слушает… Так, так! А как водолазы? Что значит – не рабочий день первого мая?!.. Чтобы были водолазы… Я в пять утра буду там на берегу… Только действуйте не снижая темпы… Моторно… И если что – звоните сюда… (и повесил трубку, Звонцовой) Вот, примерно, так я и без вас жил… ГЕРМОГЕНОВ – Так, значит, Флора Андреевна все-таки не обозналась? ЛУКЬЯНОВ – В чем? ЗВОНЦОВА – Ах, меня тут совсем заклевали! Когда я вчера вечером бегала в аптеку для Семена Семеновича, мне показалось, что я видела вас… немецких овчарок… каких-то военных, милицию… Вы быстро отдали какие-то распоряжения… затем все сели в машину и тут же умчались… ЛУКЬЯНОВ (улыбаясь) – Да, я уже со вчерашнего вечера в вашем городке. ВОЗГЛАСЫ – Что вы говорите?!.. Но вы бы хоть позвонили?! ЛУКЬЯНОВ – Никак не мог… ДМИТРИЙ – Ну, дядя Сережа, раз уж вас видели даже с ищейками в нашем городке… то нельзя ли поподробнее… ЛУКЬЯНОВ (улыбнувшись) – Но только чуть-чуть… КОСОГОРОВ (тоже улыбнувшись) – Ну, хотя бы чуть-чуть… ЛУКЬЯНОВ – Ну, словом, вчера вечером, в канун Первого Мая в электричке, которая шла по Москве, один сильно выпивший рабочий по фамилии Филатов придрался к какому-то очень почтенному пожилому пассажиру, и, поссорившись с ним, выбросил его из поезда на полном ходу… ГОЛОСА – Ужас! Невероятно! ЛУКЬЯНОВ – Но когда этот неизвестный падал, он в последний момент успел ухватиться за Филатова, увлек его за собой, и оба грохнулись вниз… ГЕРМОГЕНОВ – Молодец! Раз уж лететь, - так вдвоем! ГОЛОСА – Нет, это все-таки невозможно… казалось бы день ото дня жизнь становится все лучше и лучше… и вдруг… Но при чем тут вы?.. ЛУКЬЯНОВ – Нам что-то начинает казаться, что не рабочий Филатов выбросил этого неизвестного и почтенного вида гражданина из электрички, а тот выбросил рабочего Филатова… ВЗРЫВ ВОСКЛИЦАНИЙ – Ка-ак? Что вы говорите?! КОСОГОРОВ – Однако, я не понимаю: какая разница, кто кого выбросил – пьяный ли трезвого или трезвый пьяного! Какой это может для вас представлять интерес? Вы – ведь это Москва… так сказать, Комитет Государственной безопасности… а это по-моему, прямое дело… ну, в лучшем случае, нашего местного уголовного розыска… ЛУКЬЯНОВ – Это верно. Но нами уже установлено, что рабочий Филатов отличный человек, участвовал в последней войне, раненым попал в плен… ныне великолепный производственник, уважаемый человек на большом московском заводе. И есть уже данные, что когда он вчера шел на поезд в Москве, он случайно взглянул в глаза одного пассажира… и вдруг узнал в нем одного страшного зверя, который когда-то тоже попал в плен, но сразу переметнулся на сторону гитлеровцев и стал таким гнусным предателем своей родины, что не только погубил многих наших пленных воинов и сорвал им побеги, но даже был лагерным палачом и своими руками вешал наших бойцов… ГОЛОСА – Какой кошмар!.. Какой ужас! ДМИТРИЙ – Дядя Сережа, а в каком лагере действовал этот выродок? Не в том, где погиб мой отец? ЛУКЬЯНОВ – Этого пока мы не знаем… Филатов сейчас находится в больнице и до сих пор еще без сознания… КОСОГОРОВ – Но кто же мог дать такие объяснения поступка Филатова, если он до сих пор без сознания? Тот что ли уже в этом признался? ЛУКЬЯНОВ (улыбаясь) – Нет. Тот пока уклонился от показаний. ГЕРМОГЕНОВ – А вдруг Филатов просто обознался?.. Впрочем, раз уж оба у вас в руках – это все можно выяснить… ЛУКЬЯНОВ – Ну, это конечно… Но, к сожалению, Филатов-то у нас есть. А вот неизвестного пассажира у нас нет… ВЗРЫВ ГОЛОСОВ – Как нет?.. Где же он?! ЛУКЬЯНОВ – Нет его… Не нашли его там. Филатов лежал без сознания, другого не было… Это все произошло в тот момент, когда электричка проносилась через ваш железнодорожный мост… КОСОГОРОВ – Ах, вот почему вы спрашивали о водолазах?! ЛУКЬЯНОВ – Ну, это на всякий случай… Все говорит за то, что когда они сцепившись, оба падали, то Филатов при приземлении оказался внизу, а тот на нем… и это его спасло при ударе о землю… Потом схватив камень, он еще проломил голову Филатову, - и исчез… КОСОГОРОВ – Да, если так, то, видимо, это опытный фрукт… ГЕРМОГЕНОВ – Н-да! Шутка сказать, пятнадцать лет оставался нераскрытым! А теперь, когда он понял, что его уже заметили, - он теперь уже обдумает свое поведение так, что едва ли его поймаешь… ЛУКЬЯНОВ – Это как будто верное соображение, но только на первый взгляд… Эти преступники всегда, конечно, действуют очень обдуманно. Но ведь и мы тоже кое-что соображаем… (и улыбнувшись.) А кроме того есть какой-то неписанный закон… Как преступники ни хитры, но потом у них как-то вдруг все сходится так, что получается, как в детской сказке… КОСОГОРОВ – Как… в какой сказке? ЛУКЬЯНОВ – А помните, «О курочке Рябее»?.. «Дед бил, бил яичко, - не разбил… Баба била, била, била, - не разбила. А мышка прибежала, хвостиком вильнула, яичко упало на пол и разбилось»… Вот и у того может так получиться: - все, вроде, обдумано, а мышка вильнет хвостиком – и конец! А мы тут, как тут. ЛЮБАША – Неужели вы его не поймаете?! ЛУКЬЯНОВ – Нет, теперь уже постараемся! Грош нам будет цена, если мы забудем хоть на минуту наших погибших товарищей, героев и не передавим всех этих предателей… Избежать возмездие такая тварь может только одним путем, если она сама умрет своей смертью, или от страха сама покончит с собой, прежде чем мы ее схватим… СМОЛЯНОВА – Это удивительно! Но откуда у таких людей страх?.. Казалось бы, раз ты палач… раз ты погубил столько невинных душ, стрелял, избивал, предавал, вешал своими руками… и вдруг, когда наступает час отвечать за содеянное самому… ЛУКЬЯНОВ – Да, даже кончают с собой, от страха перед расплатой. СМОЛЯНОВА – Чем это объяснить? ЛУКЬЯНОВ – А это очень точно объясняет одна французская пословица… СМОЛЯНОВА – Какая? ЛУКЬЯНОВ – Она гласит: «Грешнику всегда страшно!» СМОЛЯНОВА – Боже, как это глубоко сказано! ГЕРМОГЕНОВ – И абсолютно верно психологически! ЗВОНЦОВА – Очень. Я это по себе чувствую. ЛУКЬЯНОВ (Звонцовой) – Ну, какая вы грешница?! ЗВОНЦОВА – Ну, положим, вы этого не знаете… Я, например, уже четыре раза была замужем… ГЕРМОГЕНОВ – Нет, как все-таки здорово сказано! ДМИТРИЙ – А вот человек с чистой совестью никогда не испытывает такой постыдный, жалкий страх… Ни Зою, ни краснодонцев, ни других героев враги не заставили валяться у них в ногах… ЛУКЬЯНОВ – Верно. А вот этот, уже зная, что его засекли, теперь будет не жить, а просто агонизировать… дрожать и лезть на стену от страха!.. ДМИТРИЙ – И пусть дрожит, сволочь! ЛЮБАША – Да, да! Пусть лезет на стену от страха! КОСОГОРОВ – Но вот что интересно… куда же теперь этот зверь пошел? Где он сейчас?.. Откуда он?.. Возможно, проездом… ехал куда-то… ЛУКЬЯНОВ – Нет… он где-то в этом городке… ЗВОНЦОВА – Что-о-о?! Больше моей ноги здесь не будет, пока его не поймают!.. КОСОГОРОВ – А что, уже точно известно, что он местный? ЛУКЬЯНОВ – Да, некоторые пассажиры, работающие в Москве, засвидетельствовали, что они чуть ли не каждый день видели его в поездке и утром, и вечером… и садился он здесь и сходил здесь… ДМИТРИЙ – Значит, он сейчас сидит в каком-то логове и дрожит… ЗВОНЦОВА (с улыбкой, пристально посмотрев на Гермогенова) – Кирилл Павлович, а это, случайно, не вы? ГЕРМОГЕНОВ (испуганно) – Кто – я?! КОСОГОРОВ (смеясь) – Вы смотрите, он даже побледнел!.. ГЕРМОГЕНОВ – Помилуйте! Да как же не побледнеть, если вам преподносят такое… Любой грешник испытывает страх… А я кое в чем тоже считаю себя грешником… ЛУКЬЯНОВ – Успокойтесь. Вы на такого не похожи. Хотя я и мало вас знаю, но мне кажется, вы оба в последние годы просто умудрились не очень умно распорядиться своим хозяйством… и принесли зло только себе… ЗВОНЦОВА – Каким хозяйством? ЛУКЬЯНОВ – Ну, скажем, Кирилл Павлович своими знаниями… ЗВОНЦОВА – А я? ЛУКЬЯНОВ – А вы своей молодостью и красотой… ГЕРМОГЕНОВ (Звонцовой) – Вот вам! (и Лукьянову) Дай бог вам за эти слова много лет жизни… (… слышен какой-то отдаленный гул. Любаша, что-то увидев вдали за окном, воскликнула) ЛЮБАША – Салют! Смотрите, первомайский салют над Москвой! ЛУКЬЯНОВ – Да, да! Салют!.. И как хорошо видно! ДМИТРИЙ – Да ведь отсюда по прямой до Москвы совсем недалеко… СМОЛЯНОВА – Но вы только представьте себе… и возможно у этого зверя-предателя есть даже семья, дети… ЛУКЬЯНОВ – Вполне возможно… СМОЛЯНОВА – И они тоже сейчас, вероятно, как и мы, смотрят на салют вместе со своим отцом… и жена и дети не ведают, каким явился с войны их отец, и они все еще считают его героем… ЗВОНЦОВА – Это ужасно! КОСОГОРОВ – Ну, знаете что… «ужасно не ужасно», - но если замечен такой зверь, то тут уже считаться ни с какими детьми нельзя… Тут нужно идти на все, - только бы его взять… ЛУКЬЯНОВ (посмотрев на него) – Нет, в этом мы с вами разойдемся… ДМИТРИЙ – «Разойдемся» - это еще слишком мягко сказано. Вот я недавно читал книгу: «Подвиг адмирала Невельского»… благодаря которому все Приамурье и весь Уссурийский край, и Сахалин были закреплены за Россией, а не попали в лапы англичан и американцев, которые намерены были здесь организовать буферное государство под своим протекторатом и которое навсегда разъединило бы Россию и Китай… ЛУКЬЯНОВ – Да, было такое… ДМИТРИЙ – Так вот, в составе этой героической экспедиции Невельского был один прекрасной души человек по фамилии Бошняк. Он был тогда почти юноша. Но он так доблестно вел себя в самых тяжелых условиях экспедиции, что стал просто рыцарем ее… Экспедиция Невельского очень многим обязана ему, и сам Невельской с необычайно теплотой говорит об этом человеке. Но самое невероятное заключается в жизненной трагедии этого юноши. СМОЛЯНОВА – Какой трагедии?.. ДМИТРИЙ – Он был из богатой семьи, но он бросил ее, потому что узнал, что его отец Бошняк оказался главным предателем декабристов… СМОЛЯНОВА – Какой кошмар! ДМИТРИЙ – И вот после того, как была так славно закончена экспедиция Невельского, Бошняк все же не выдержал этого черного пятна, которое тяготило над его фамилией, благодаря его отцу… и, кажется, сошел с ума… ЛУКЬЯНОВ – Да… он умер в сумасшедшем доме в Неаполе… СМОЛЯНОВА – Боже мой, боже!.. Бедный мальчик! ЛЮБАША – А я его понимаю… Если бы кто-то из моих родных совершил бы что-нибудь подобное, - я бы тоже сошла с ума или покончила бы с собой! ДМИТРИЙ – И я тоже!.. Чувствовать, что в твоих жилах течет кровь предателя… Нет, нет, - это уж извините!.. СМОЛЯНОВА – Вот и все… Кончился салют! ЛУКЬЯНОВ (подсаживаясь к Косогорову) – Над чем это вы так задумались глубоко, Семен Семенович? КОСОГОРОВ – Это я-то?.. Да вы знаете, вот сейчас смотрел на салют и думал, какая красивая стала наша страна, какая неузнаваемая!.. А ведь я ее помню совсем не такой… только что кончилась гражданская война… и такая разруха кругом… казалось, мы и не вылезем из нее… Но нет, - вылезли!.. Начали первые пятилетки… Но вдруг – война!.. Гитлер… все горит кругом… Гитлер уже у Москвы… и я знал людей, которым казалось, что это конец!.. Но нет, и это испытание преодолено. И вот сейчас мы уже в космосе… Удивительно, удивительно!.. И надо это очень беречь… ЛУКЬЯНОВ – Да, это, действительно, надо очень беречь… ЛЮБАША – А теперь, танцевать!.. Пошли!.. (Лукьянову) И первый танец со мной. ЛУКЬЯНОВ – Да, да… Теперь готов. (Звонок телефона) Минуточку… ДМИТРИЙ (берет трубку) – Алло! Да, да… передаю трубку. ЛУКЬЯНОВ (взяв трубку) – Лукьянов слушает. Что, что? Да что вы говорите?.. Так, так… Ну, что за молодцы! Вот что… Я хочу с ними сам поговорить… Я сейчас приду… (и повесил трубку). ЛЮБАША – Вы что это?.. Уходите? ЛУКЬЯНОВ – Да. Сейчас в райотдел КГБ опять явилось несколько человек, которые ехали вчера в этой же электричке… КОСОГОРОВ – Это зачем же? ЛУКЬЯНОВ – Я поручил объявить по радио во всех электричках вашей дороги такое обращение к пассажирам: - «Граждане, которые были в канун первого мая свидетелями ссоры между пьяным гражданином и трезвым человеком в поезде, который вышел из Москвы в 20 часов 12 минут, просим зайти в управление КГБ этого города»… ГЕРМОГЕНОВ – Я это тоже слышал сегодня в поезде… ЛУКЬЯНОВ – Вот еще несколько человек тоже явились сейчас… Они заявили, что у них за праздничным столом прямо кусок в горло не лезет из-за этой истории, и они прервали свою встречу Первого Мая и вот пришли ночью опять в райотдел КГБ… и, узнав, что мы его еще не поймали, эти граждане тут же предложили свои услуги, так как они запомнили внешность этого предателя… ЛЮБАША – Какие молодцы! А вы им предложите ходить все время по улицам города и, как только он высунет нос, - тут же схватить его… или проследить где он живет… КОСОГОРОВ – А ты это ничего придумала, доченька… ЛУКЬЯНОВ – Да теперь мы будем обкладывать его, как медведя… Ну, Семен Семенович, поправляйтесь… и больше не попадайте в такие истории, а то вы еще дешево отделались… КОСОГОРОВ – Да еще неизвестно… с горяча-то вроде было ничего, а вот сейчас, что-то стала очень болеть грудь… |